Всей землей володеть

— Вот что, Талец, — устало присев за дубовый стол, промолвил со вздохом Яровит. — Сам знаешь, какие дела на Руси делаются. Говорил о тебе с князем Всеволодом. В общем так: служить теперь ему будем. Он не то что крикун Святослав. Если справим службу ему верно, полагаю, не обидит. Ныне князь Всеволод сыну своему Владимиру в помощь людей ратных набирает. Вот думаю, ехал бы ты в Киев, а оттуда с Владимиром на Волынь. И гляди получше вокруг, ума-разума набирайся. Под стрелы не лезь, помни: один ты у меня. Но и за чужие спины не прячься. Да что тебя учить — сам знаешь. В Киеве повстречайся со старым знакомцем нашим — Хомуней. Вот грамоту мою держи, передашь. Слушай его во всём. Он — ратник добрый, бывалый. Завтра же поутру и выедешь. Ну, всё. С Богом.

Выхваченное тусклым светом мерцающей свечи из мрака лицо дяди казалось Тальцу схожим с иконным ликом. Ум и печаль, мудрость и тревога читались в его больших чёрных глазах. И ещё словно бы некая затаённая мысль сквозила в уголках его чуть прищуренных век, струилась по морщинам высокого чела, скрывалась в извороте тонких алых губ.

Что за мысль такая, и была ли она вообще, Талец не знал, но что-то загадочное чуялось в последнее время в дядин ых словах, а ещё больше — в его вечных умолчаниях, в недосказанных словах, в неоконченных разговорах, в странных полунамёках.

...Прошлым летом выезжали они с отрядом сторожи на пограничье. Голубел за холмами Донец, степь жарко дышала в лицо, бросала в них струи горячего, обжигающего ветра.

Недавно очередной набег на русское порубежье совершил коварный половецкий хан Шарукан. Поднимались к небу дымы пожарищ, перед взором вставали разрушенные дома, горы трупов на дорогах, лежащие в руинах пограничные городки и сёла. Одни чёрные остовы печей высились над степью да ещё кое-где чёрные же обгоревшие кресты над пустыми глазницами окон каменных испоганенных церквей.

Тогда Яровит говорил, словно бы сам к себе обращаясь:

— Русский человек не для такой жизни создан. Ему — покой, хозяйство справное нужно. А эти просторы, где нет ничего стойкого, постоянного, где каждое лето — половцы, торки, берендеи или ещё бог весть кто — нет! Я вот люблю лес — там тишь, прохлада, уют. А здесь — здесь пограничье, тут сторожевые крепости должны стоять, валы, но не деревни, не сёла. Заставы — но не пашни.

— Но земля-то вон экая добрая. Чернозём, — возразил один из дружинников.

— Земля? Да, хорошая земля. Только вот пахарей живых что-то не вижу я на этой земле. — Яровит горестно усмехнулся и, круто поворотив копя, коротко приказал ехать в обрат.

...Почему-то вспомнился Тальцу этот давешний разговор. Что хочет дядя? Что думает о своём и о его, Тальца, будущем? Или мыслит уехать навсегда отсюда, с Черниговщины, забраться в вятичские свои вотчины? Но зачем тогда отправляет его на Волынь? Или таит в душе нечто большее?

Талец не решился спрашивать — не время было сейчас для такой толковни. Утром, оседлав любимого своего каракового жеребца, понёсся он крутым речным берегом в Киев.

Глава 63 ПУТЬ НА ЗАХОД

С важным спешным поручением отправлялся молодой князь Владимир Мономах в Волынскую землю. Тревожные вести катились волнами с западных рубежей Русской державы — заступился за Изяслава и собирался помочь ему вернуть Киев и покарать нарушителей Ярославова ряда польский князь Болеслав Смелый. Но помощь помощью, ряд рядом, а червенские города — вот что влекло на Русь наглого и жадного ляха. А там — железные рудокопни на Тетереве и Гнилопяти, свинцовые рудники возле Родно, на самой границе с Угрией, соляные кони под Галичем. Великое богатство мнилось Болеславу. А ещё — проходили здесь торговые пути из Византии и болгар, стояли неприступные города-крепости, простирались богатые пашни, струились полноводные реки.

Трудное дело предстояло двадцатилетнему князю — должен будет он повести с ляхами переговоры о мире. И мир этот нужен был сейчас во что бы то ни стало, иначе снова будут гореть разграбленные сёла, реветь угоняемый скот, снова чертополохом и бурьяном зарастут поля, захиреет Русь, погрузится в пучину лихолетья. Тогда и половецкие ханы опять о себе напомнят, и полоцкий чародей Всеслав, того и жди, вцепится в спину волчьими острыми зубами.

Издревле была Волынь камнем преткновения в добрых отношениях двух славянских держав — Польши и Руси. То ляхи иной раз, пользуясь слабостью соседа, овладевали Червеном, Бродами или Луцком, то русские князья внезапными стремительными ударами дружин возвращали эти города себе, возводя на берегах Буга, Хучвы, Стыри, на высоких земляных валах и на крутых горных склонах неприступные крепости.

Добирались Владимир и его люди на Волынь по широкой, проторенной через зелёные буковые леса и рощи дороге — той самой, по которой совсем недавно шли на Киев иноземные рати.

Война в этих местах — пахарь привычный, и то и дело на глаза путникам попадались или жёлтый скелет убитой лошади, или оброненный воином в жаркой схватке ржавый шелом, или длинная стрела, намертво врезавшаяся в сухую кору дерева.