Всей землей володеть

— Я в баню пойду, помоюсь с дороги. А ты, княгинюшка, не жди меня. Верно, нескоро возвернусь. Ибо после ещё в церковь домовую пойду, Господу помолюсь. Свечку поставлю за здравие твоё, отца и чад ваших. Ну, чего глядишь?

— Матерью величай меня, — всё так же размеренно, ледяным голосом промолвила Анна.

— Матерью? — Владимир невольно рассмеялся. — Да какая ж ты мне мать?! В жёны ведь годишься. Токмо, видать, воля Божья, что стала ты отца моего женою. Ведай, княгиня: была у меня мать, преставилась, и никакой иной иметь я не могу.

Анна обиженно надула губки, круто повернулась и молча пошла к дверям горницы.

— Не обижайся, княгиня! Никоего зла тебе не желаю! — крикнул Владимир ей вослед.

«Тоже мне, мать новоявленная выискалась! — Он презрительно усмехнулся. — Половчанка дикая!»

С улицы внезапно донёсся шум, по терему забегала челядь, заскрипели ворота княжьего двора. Из сеней послышался громкий голос одного из гридней:

— Князь Всеволод Ярославич!

Владимир стремительно выскочил на крыльцо, сбежал со ступеней вниз, едва не сбив с ног метнувшегося в сторону конюшни холопа, и с восторгом бросился в объятия вышедшего из возка отца.

— Как же вырос ты, сынок, возмужал! — Радостно улыбаясь, Всеволод горячо расцеловал своего первенца в щёки, в чело, огладил по непокорно вьющимся рыжеватым волосам. — И борода растёт, усы тоже. А я, я постарел на целых четыре года. — Он тяжело вздохнул. — Ну, как там в Ростове? А Берестье, что ляхи пожгли, отстроили? Расскажешь потом обо всём подробно. А сейчас так, в двух словах.

— Да Бог миловал, отче. Берестье отстроили, в Ростове тож покуда покой да тишь. В Ярославле, правда, встань случилась, да дружинники с воеводой Иваном вборзе люд усмирили. Отче, скажи, отчего се исходит? — спросил вдруг Владимир.

— О чём это ты, сынок? — не понял Всеволод.

— Ну, встани сии, бунты.

— То, сынок, еретики их разжигают, служители Перуновой веры — волхвы.

— А может, тиуны излиха свирепствуют?

— Может, и так. Бог знает.

— Нет, отец. Неправедно сказываешь. Спроси любого смерда, он тебе ответит: «Замучили поборами тиуны. Невмочь боле терпеть. Пахать землю, и то не на чем». Что же вы со братиею думаете? Смута ведь пойдёт по всей Руси. Уменьшили бы поборы, мир земле нужен. Боярин с простолюдином в мире жить должны.

Как же можно уменьшить поборы, если сами мы тяжко пострадали от половцев! Вот и приходится взимать большие дани с Ростовской земли. Переяславское-то княжество всё разорено!

Как поборы уменьшить? А вон, гляди! — Владимир указал на стоящую у окна разряженную в шелка княгиню Анну. — Обойдётся твоя княгиня, поживёт чуток победнее, зато люд спокоен будет. Ишь, злато на себя напялила!

— Ты мою княгиню не трогай! — рассердился Всеволод.

— Эх, да разве ж в княгине дело?! Обленились мы совсем, отец, погрязли в роскоши сей. А ты предков наших вспомни: Владимира Красно Солнышко, Святослава Воителя, Мстислава Храброго, отца своего, Ярослава, вспомни. Что, была у них в теремах роскошь этакая? Али жёны их златом блистали?

— То, сын, иное время было. И надо же смердам показать, что ты князь, оденься побогаче, получше, и они будут тебя уважать. А то как выйдешь к ним в холщовой рубахе да в лаптях, так они и всякое уважение к тебе потеряют, скажут: не князь — скоморох какой-то.

— Не все, отче, по одежде о человеке судят. Ну да не о том речь веду. Уразумей: не имею я ничего ни супротив одеяний дорогих, ни супротив утвари чермной, посуды златой. Да, прав ты: одеянье богатое уваженье людинам придаёт. Но властитель, мыслю, мудростью обладать должон допрежь всего. Когда дани увеличить, когда уменьшить. А ты думаешь, чем жёстче, тем простолюдины покладистей будут? Нет, тем большую злобу породишь ты в душах их.

Но и распускать их тоже нельзя. В узде надо держать.

— Так, отче. Токмо гляди, как бы та уздечка от натуги не порвалась. Узду когда подтянуть надобно, а когда и ослабить.

Всеволод, ничего не ответив, пожал плечами и, опасливо озираясь по сторонам, вдруг перешёл на шёпот:

— Разговор есть, сыне. Времена теперь настали лихие, тревожные. Всякое дело обдумывать хорошенько надо. Так вот: Святослав зовёт меня в Чернигов. Чуется недоброе, хочет он власти. Не в меру возгордился брат после Сновска. Завёл речи крамольные: давай, мол, Изяслава сгоним с Киева. Я ему: а ряд как же? Наказал ведь нам покойный родитель его блюсти. Не знаю, как и быть. Может, ты что посоветуешь, сын? Скажешь, что думаешь?

— Я, отче, тако мыслю. Езжать в Чернигов обоим нам надобно, — после недолгого молчания раздумчиво ответил Владимир. — Стрый Изяслав, он, по моему разуменью, вовсе не годен для княжения великого. Вспомни смуту давешнюю. Даже старец Антоний, святой человек, и тот съехал с Киева. Да что тамо Антоний — Святополк от отца своего в Вышгород сбежал! Рази ж можно тако?! От того и злоба людская исходит. Но, как бы там ни было, я вам со Святославом не советчик. Скажу токмо: мыслю, ряд дедов порушить не столь уж и великим грех, аще такого князя, яко Изяслав, с киевского стола согнать.