Всей землей володеть

— Да как же рано? — удивилась Ода. — Знаю! Отец не велит жениться. А невест добрых много. Хочешь, стану тебе свахой, князь?

— Не надо, княгиня. Придёт срок, сам себе невесту выберу.

— А зря, Владимир. Я б тебе такую красавицу сыскала. Не хуже нашей Роксаны.

Ода указала на противоположный край стола, где шумно пировали Святославовы сыновья. А меж ними... Нет, не может быть! Как же он сразу не заметил?! Воспоминания нахлынули в душу Владимира.

Вот юная дева в розовом летнике проплывает мимо них со Святополком, и на него взирают полные удивления серые очи, подобные глади чистого северного озера в ненастный облачный день.

— Смотри, сколь красна. У нас в Чернигове что ни жена, то и краса писаная, — шепнула Ода.

С новой силой в душе молодого князя вспыхнуло давно, казалось, забытое чувство. Прекрасные большие глаза, светлые роскошные волосы, сплетённые в две тугие косы, прямой тонкий нос, как-то особенно красящий лицо, изогнутые иконописные дуги бровей. Владимир не мог оторвать взор от этого восхитительного создания, которое явилось ему будто из сказки.

— Ну как, княже? — Ода довольно захихикала. — Хороша наша сноха? Умна, красна, стройна, молода, чего ещё? Завидуешь Глебу?

Она тихонько пихнула Владимира в бок.

Молодой князь смущённо потупился. Щёки его покрыл багрянец.

— Чего молчишь, князюшко? — подсмеивалась Ода. — На-ка вот тебе белорыбицы. Отведай угощенья нашего, черниговского.

Снова и снова подымались чары, ендовы[273], братины, гремели гусли, говорились велеречивые здравицы в честь князей Всеволода и Святослава. Вспоминали походы на торков, битву у Сновска, Немигу, не обошли вниманием и поездку Мономаха в Ростов. Со слов восхищённой Оды льстивые бояре нарекли её «подвигом».

От выпитого вдоволь вина с непривычки Владимир ощущал лёгкое головокружение. Очередная чарка уже почти опустела, когда внезапно молодой князь почувствовал на себе исполненный любопытства взгляд прекрасных обрамлённых бархатистыми ресницами очей. Хмель мигом вылетел у него из головы, а ланиты вновь окрасил густой румянец.

Сладкозвучный Боян, ударив по струнам, затянул новую песнь о доблестях витязей, вставших на защиту родной земли, о подвигах былинных богатырей и о тех, кто пал от вражеских рук.

Владимир то и дело бросал взгляды на Роксану. Молодая княгиня сосредоточенно, затаив дыхание, слушала Бояна. Когда пел песнетворец о погибших за правое дело, в глазах её заблестели слёзы.

Пир закончился поздно, уже в сумерках.

Владимир, тихо ступая, прогуливался по просторному Святославому саду и слушал, как замолкает в ветвях дерев говор птиц. Луна выплыла на небо и тускло осветила собор Спаса и терема бояр, расположенные в глубине обширных дворов. За чьим-то забором глухо и неприятно завыла собака, и молодой князь в эти мгновения испытал почти неодолимое желание упасть ничком в траву и расплакаться, как ребёнок. Перед глазами его, будто из тумана, выплыло лицо Роксаны, по которому скользила приятная улыбка. Она близка, но, увы, недоступна.

Владимир поймал себя на том, что как-то незаметно сомкнул веки и предался воспоминаниям. Вот они со Святополком бредут по дороге, возле терема Вышаты их нагоняет возок и из него выплывает, как лебедь белая, ангелоподобная юная дева.

«О, Господи! Сколь же можно?!» — Владимир тряхнул плечами, пытаясь отогнать от себя навязчивый образ красавицы, но тот не отступал и продолжал преследовать его. Сердце отчаянно колотилось.

Усилием воли молодой князь заставил себя успокоиться.

Ну что для него Роксана?! Она красива — да, это так! Её красота всепобеждающа. Может, она — колдунья-ведуница, может, он попал под её губительные чары?! Нет, нет, что за глупость лезет в голову! Просто она молода; наверное, она задорная, живая, весёлая, счастливая. Она — совсем не такая, как он, Владимир. И как раз этим она и привлекает. Как сладко было бы прильнуть к её алым чувственным устам, заглянуть без страха и смущения в серые озёра глаз, ощутить на своих губах нежность впалых её ланит, а после... После они лежали бы вот здесь, на травушке, и он обнимал бы её, целовал, восхищался стройным её телом (а он почти знал, а если и не знал, то живо представлял себе, какова она вся, обнажённая!), после он взял бы её в жёны, и сидела бы она в его тереме в Смоленске над кручей Днепра, провожала в походы, махала вослед белым платом из волокового окна, встречала бы, ласково прижимаясь русой головкой к плечу, рыдая от счастья и радости.

Она старше его? Ну так и что же. Его дед, Константин Мономах, тоже был женат на превосходящей его летами женщине — базилиссе Зое. Дед взял её в жёны, чтобы стать императором и породниться с правящей в Ромее Македонской династией, а он, Владимир, женится по любви, и будет его жизнь светлей и счастливей, чем у деда.

Но, о Боже! Что за химера лезет в голову! Роксана — жена Глеба! И этим всё сказано. У неё уже двое чад — дочь и сын. Разве есть у него, двадцатилетнего юнца, право даже мечтать о ней! Нет, надо перестать, перестать думать о грехе! Прав, тысячу раз прав отец — не такая невеста ему нужна.