Всего один неверный шаг

Дверь в номер Наварского была распахнута. Из неё вышел сначала мужчина — врач Скорой помощи, затем женщина — фельдшер с чемоданом. Она кивнула двум, видимо, санитарам, что стояли с носилками, давая понять, что они не понадобятся. Там же стояли ещё какие-то люди, дежурный администратор, работники отеля, постояльцы, просто зеваки.

А потом вышел мой муж, держа на руках свою шалаву. Её голова лежала у него на плече, рука бессильно свесилась.

Все расступились, пропуская Наварского к лифту. Меня оттеснили к стене, и я приподнялась на цыпочки, выглядывая из-за голов.

— Беременность… — то ли спросил, то ли сказал врач.

Это последнее, что я услышала, когда двери лифта закрылись.

О, боги! Она ещё и беременна, — выдохнула я.

Люди стали расходиться. В открытую дверь номера я видела накрытый стол, до боли знакомый чемодан, а потом её закрыли.

Глава 29

Как я добралась до дома в тот день, я не помню.

Сколько дней минуло с того вечера — один, пять — затруднилась бы сказать.

«Теперь она родит ему сына» — эта мысль заклинила у меня в голове весь остальной мыслительный процесс, словно железная болванка, попавшая в деревообрабатывающий станок.

И это была не просто мысль — приговор.

Не просто измена — смерть наших отношений.

Подтверждение его лжи и лицемерия.

Красная линия, которую Наварский переступил.

Точка невозврата, после которой уже ничего исправить нельзя.

Но жизнь почему-то продолжалась.

Я не особо помнила, как, но сходила покрасила волосы, сделала свежий маникюр, подправила брови — впереди Первое сентября в новой школе, не хотелось позорить ребёнка, хотя мне было плевать, как я выгляжу и что на мне надето.

Провела день в торговом центре, одевая обеих дочерей: Веронике купили новую школьную форму, Аня выбрала себе кроссовки, джинсы, куртку, и — неожиданно, — платье.

В другой день, меня, наверное, это обрадовало, а может, насторожило, но руины в моей душе лишь слабо отозвались очередным обломком, что глухо скатился с груды, когда они обе вдруг вспомнили, что в прошлом году их одевал отец.

Что ещё я сделала за эти дни?

Проверила, сколько денег у меня на счету, то есть сколько их осталось после похода в торговый центр.

Попросить детей не тратить бездумно, потому что я не смогу обеспечить им тот уровень жизни, к которому они привыкли, живя с отцом, язык не повернулся. Они и так не хватали всё подряд, просто раньше, когда расплачивался муж, мне не приходилось задумываться, сколько всё это стоит.

Зато я попросила соседку, что присматривала за старой квартирой, прислать мой диплом об окончании института.

Ещё полазила по сайтам, предлагающим работу. Ужаснулась, как плохо платят в аптеке, как мало вакансий для женщин старше тридцати пяти. А у меня и сертификата нет, и не работаю я по специальности уже больше десяти лет.

Наварский не пришёл и ни разу не позвонил даже младшей дочери, хотя я надеялась, а Вероника ждала. Думала, втайне она сама ему позвонит, но, видимо, боялась Аниного гнева или вняла её нравоучениям и теперь просто носила с собой телефон, боясь расстаться с ним даже на минуту.

Чьего звонка она ещё могла так ждать, если не звонка отца?

Наверное, мне надо было у неё об этом спросить, но не хотелось травить ребёнку душу, у меня бы не получилось спросить нейтрально, а если кто и заслужил мою нервозность, то только Наварский.

«Ты хоть знаешь, козёл, как страдает твой ребёнок? Или тебе больше не нужны старые дети, ты ждёшь нового?», — хотелось заорать в трубку, а ещё лучше прямо в лицо — заявиться в банк и заорать.

Но я, конечно, этого не сделала. Я взрослая разумная женщина. Понимающая, сдержанная, воспитанная. Ничего, за что будет стыдно моим детям, я, конечно, не сделаю.

И то, что постоянно приходилось оглядываться на них, поддерживать, спорить, успокаивать, не сильно облегчало мне задачу.

Я тоже хотела свернуться калачиком, плакать, и чтобы кто-то меня пожалел. Или бунтовать, топать и швырять вещи, потому что мне плохо.

Мне тоже плохо.

Больно. Обидно. Одиноко. Тоскливо. Страшно.

Мне тоже нужен рядом кто-то взрослый, чтобы меня выслушал и дал совет.

Но взрослой приходилось быть мне. И это изматывало ещё сильнее.

Особенно споры со старшей.

— Ты что, собралась идти на работу? — встала она у меня за спиной.

Я очередной раз смотрела вакансии.

— У тебя есть другие предложения? — открыла я ту, где предлагали самую высокую зарплату.

— Что у тебя за дурацкая привычка отвечать вопросом на вопрос, мам?

— Я бы ответила ответом, если бы в твоём вопросе не было претензии, а если точнее, — повернулась я, — скрытой агрессии. Что бы я ни сделала, ты всем недовольна. Сижу — что сидишь? Встала — что стоишь? Что не так с поисками работы?

— Ты думаешь, он с тобой разведётся?

— Ты задаёшь вопросы, на которые у меня нет ответов. Я не знаю, на сколько у нас хватит денег, которые сейчас есть. Не знаю, будет ли твой отец и дальше нас содержать. Не знаю, сколько стоит адвокат и понадобится ли он, если начнётся бракоразводный процесс. Как и ты, я больше не говорила с твоим отцом и понятия не имею, что у него на уме, поэтому хочу быть готова.

— К худшему?