Время новых дорог

— Сможете показать?

— Да что показывать, — мялся дядя Леня. — Я ведь без полной уверенности сомнение выражаю. Мы тут с геологами, было дело, ходили тогда. Так? Ну и помню маленько. Поутру с хребтика раздельного не туда повернули. Я гляжу, забираем и забираем. Гора-то слева эта оказывается. Мы ее горбылем прозвали… Так слева она была тогда, это я помню. Вот как и сейчас и была.

— Вы уверены?

— Да на карте не разберешь ничего. Смотреть — вроде так все, а потом на скалы упремся.

— Ты-то, скажи, откуда знаешь? — нервничал Михеев. — Иван Федорович сколько здесь проходил, а не говорит ничего.

— Так в маршруте я тут-то был. С Кольцовым. Ты же помнить должон. Вот слева гора и была. Горочка приметная…

— Почему молчит Иван Федорович? — спросил Бальсис.

— Не хотел я говорить… — нехотя ответил дядя Леня и посмотрел на дверь, — так он сам сказал. Как его, значит, лесиной хлестануло, зашибло, так он память стал терять. А вам признаваться не схотел. Очень с вами пойти рвался. Прямо не знаю, как рвался. Зачем ему при его здоровье?

— Спросить все равно надо.

— Можно и спросить. Только как полагаться на него при таком положении? — с неожиданной твердостью сказал дядя Леня.

Бальсис все еще рассматривал карту.

— По карте мы идем, кажется, правильно. Привязок нет, но через двадцать примерно километров подгольцовая тайга начнется. Там нитка геодезическая на перевал.

— А если не туда, то — на колу мочало, начинай сначала? — недовольно пробурчал Семечкин.

— Дня три, как есть, потеряем, — подтвердил дядя Леня.

— Сколько, говорите, до тайги? — спросил Михеев у Бальсиса.

— Километров двадцать… двадцать два. По карте.

— Тогда вот что — лыжи у нас есть, делать мне нечего, вот и пробегусь…

— А нам как же? Ждать? — заинтересовался Семечкин.

— Все равно скоро на прикол — темнеет.

Бальсис не знал, на что решиться.

— Ночью вы ничего не найдете. Надо все-таки с Иваном Федоровичем поговорить.

— Проверить все равно не помешает. До темноты добегу, а утречком назад, — настаивал Михеев.

— Тогда и я за компанию, — поднялся со своей койки Быстров. — В одиночку в этих местах не ходят. Раз ночью стоять — значит, и я свободный художник.

— Да, вдвоем правильней, — согласился Бальсис.

— Бежать-то быстро надо, — недовольно сказал Михеев Быстрову.

Тот, натягивая свитер, промолчал.

— Наделал я вам паники, — виновато сказал дядя Леня. — Идем вот, а покоя нет. Дай, думаю, скажу. А то ведь потом исказнишься. Прибыть-то побыстрее надо…

Бальсис достал и отдал Быстрову ракетницу.

— На всякий случай…

Дядя Леня вышел из вагончика и пошел к своему трактору. Его догнал Михеев.

— Слушай, Круглов, по эту сторону от перевала в маршрут не ходили. Это я хорошо помню. Все маршруты на север были. Темнишь ты что-то.

— К чему мне, скажи, темнить? Тот раз и были. Перепроверял он там что-то, Кольцов. Ночевали на гари, где стланик начинается. Сам и повидаешь сейчас — стланик, а потом скалы. Нипочем с техникой нашей не пройти. От стланика мы вниз шли, шлихи брали. Мы ж тогда говорили все подробно. Не помнишь?

— Не помню. Я тогда понял, что вы куда дальше были. А тут другая картина получается. А?

— И так далеко. Когда мы уже про все эти ваши дела узнали…

— Наши, говоришь? Ну да… Ладно, — громко сказал он, заметив подходившего Быстрова, — пойдем, проверим твое заявление. Готовый? — спросил он Алсахая.

Бальсис взял стакан, подержал в нерешительности и все-таки выпил лекарство. Включил рацию, настроился:

— Вызывает сорок седьмой, вызывает сорок седьмой. Как слышите меня? Прием…

За гольцами дотлевал короткий зимний закат, а Быстров и Михеев еще шли, проваливаясь в снег, по краю горной котловины.

— Не подрасчитали мы с тобой, — крикнул, останавливаясь Михеев. — Снежок недавний, не держит.

— Может, пора? — спросил Быстров. — Свет погаснет, потычемся тогда.

— Давай…

Михеев свернул к краю и, скрывшись в облаке снежной пыли, стремительно заскользил вниз…

Среди корявого, в рост человека стланика, горел костер. Быстров бросил в котелок с закипевшей водой пригоршню чаю, снял его с огня и стал, помешивая ножом, выливать в него из банки сгущенное молоко. Из темноты с охапкой сучьев появился Михеев.

— Придется так-то, я тебе скажу, всю ночь шарашиться. Костер по морозцу быстрый…

— Садись, — сказал Быстров.

Михеев сел на ветки стланика.

Из-за гольцов выползла луна и осветила все мертвенным неподвижным светом. Чернели тени гор, редких деревьев, смутно светился снег.

— Освещение, как по заказу, — отметил Михеев, отхлебывая чай. — Топай да топай, а они стоят… Нет, ты скажи, вовремя он спохватился. С одного разу, а запомнил местечко. Вот тебе и дядя Леня. Денька два, считай, сберег.

— Да, тут глаз иметь надо. Мне, что здесь что где — гольцы да гольцы. Справа, слева — одни и те же.

— Видать, надо было, что запомнил, — задумчиво сказал Михеев.

— Думаешь? А зачем?

— Вот бы мне кто сказал — зачем? Может, память такая — запомнил — и все.

— Иван Федорович теперь переживать будет.

— А чего лез? Знаешь, больной — и сидел бы на печке. А то понесло.