Время итогов

Трудно было начать разговор о том, чтобы Михаил Александрович дал в наш журнал вторую книгу «Поднятой целины». Появление в «Неве» такого романа сразу бы вывело журнал на самый передний край литературы, а так как журнал наш был еще молодым и только завоевывал читателя, то это было немаловажно. И, конечно же, в том, что Шолохов отдает свой роман именно в «Неву», можно было усматривать его положительную оценку и направлению журнала, и нашим общим усилиям. Кроме всего, лично для меня было бы светлой радостью напечатать произведение писателя, которого я полюбил еще с юности.

Неловок был мой разговор — трудно просить у писателя книгу, которую с большой охотой напечатал бы любой журнал, — но я его начал. Это было в конце первого дня нашей встречи.

Михаил Александрович в этот день ничего не ответил.

— Ну вот что, родненькие, — сказал он на другой день, когда мы к нему пришли, — отдаю свой роман в ваш журнал. Меня с Ленинградом многое связывает, с «Красного путиловца» мой Семен Давыдов, к тому же надо и помочь молодому журналу. — А несколько позднее, улыбаясь в усы, он сказал мне: — Поедем-ка, редактор, в Вешенскую, посмотришь степь, так ли я ее описываю, увидишь донских казачков. Ведь тебе печатать-то придется...

Все это было сказано с доброй усмешкой и, конечно, не для того, чтобы я как редактор или некий контролер проверил, так ли все на самом деле на земле, как в его книге. Нет, тут было иное — Михаилу Александровичу хотелось показать свой край, свою землю, свой народ, с которым он живет, который любит, уважает. Да, когда вся жизнь связана с народом, тогда и создаются великие произведения, радуют сердца и навечно покоряют читателя, в какой бы стране он ни жил.

Донская степь — я ее увидел, побывав в гостях у Шолохова, — для меня, северянина, предстала довольно однообразной. Помню, тогда же я удивленно подумал, сравнивая ее с тем щедрым богатством природы, которое наполняет произведения Михаила Шолохова, каким же сильным чувством любви к родной земле должен обладать писатель, чтобы из этой довольно однообразной, на взгляд пришельца, земли создать неувядаемый мир цветения, мир ярких красок и удивительных запахов, мир колдовской природы! Каким же должен быть зорким глаз художника, чтобы увидеть в каждой травинке, в полете одинокой птицы, в текучем просторе полей истинную поэзию, которой жить века и века!

Он возил меня на охоту в степь, рыбалить на Дон к Меловой горе, знакомил с интереснейшими людьми, показал хутор Кружилин, в котором родился, — маленький степной хуторок. Я смотрел, удивлялся, и даже как-то не верилось, что оттуда пришел человек, завоевавший мировое признание, человек, мыслей и книг которого всегда жадно ждал народ. Но хуторок стоял посреди степи зримо и ясно, как солнце в небе, и можно было удивляться, но не верить было нельзя.

В Вешенской Михаил Александрович познакомил меня с одним старым казаком. Если память не изменяет, звали его Спиридон Никифорович. Это опытный местный рыбак, и позвал его Михаил Александрович организовать рыбалку. Но было и еще одно: чтобы я хотя бы немного коснулся жизни старого станичника, иначе зачем бы его приглашать за стол, знакомить со мной, — договорился бы, и все. Но вот казак стоит в проеме дверей, отдает честь и рапортует:

— Товарищ полковник, ефрейтор прибыл!

Михаил Александрович подымается, здоровается за руку, приглашает к столу.

— Садись, ефрейтор.

Казак сел. Было выпито по рюмке.

— Расскажи, ефрейтор, как ты коня добыл в гражданскую войну, — сказал Михаил Александрович.

— Так ведь ты, Михаил Александрыч, знаешь.

— Я-то знаю, а ты вот Сергею расскажи.

— Да зачем?

— Да пусть знает. Расскажи.

— Ну, что тебе сказать, Сережа? Убили у меня коня. Иду по степу с седлом...

— Ты против кого воевал-то, скажи? — спросил Михаил Александрович.

— Так ведь, тут как? Приходят красные, говорят, дадим землю, воюй за нас. Воюю. Приходят белые, — воюй за нас, землю дадим. Воюю. Куда ж денешься. Так вот, иду по степу, с седлом на спине. Ну, винтовка само собой. Вижу, далеко скачет всадник. Хоррроший конь у него. Ну, стрелил, взял коня... Вот, так вот.

— Кто был-то, красный, белый? — спросил я.

— Так разве поймешь в степу... Вот, так вот, — ответил старик.

И чем-то неуловимо повеяло от его казацкой судьбы сложной судьбой Григория Мелехова, которого жизнь тоже путала и мотала по дорогам гражданской войны.

С ним же, со Спиридоном Никифоровичем, связан еще один эпизод. Это случилось уже, когда я в Вешенской был в третий раз. Тогда у Михаила Александровича гостили датские писатели. Выехали на рыбалку на Хопер. Главным заправилой в ловле рыбы был Спиридон Никифорович. Он ловил стерлядь на перемет. Но не больше того, сколько нужно было для стерляжьей ухи, чтоб побаловать иностранных гостей.

Была уха. Было принято в меру под уху, и поехали обратно. Но Спиридон Никифорович несколько переоценил свои силы в подвыпитии, и Михаил Александрович поручил его моим заботам. Ехал я со старым Спиридоном в «газике». И вот от нечего делать спрашиваю: