Время итогов

Но это совершенно не значит, что главный редактор должен предоставлять из себя ортодоксальную фигуру, мечтающую в идеале перепечатывать в своем журнале только проверенную временем классику советской литературы. Нет, именно в этом-то и дело, что главный редактор должен очень хорошо ориентироваться во всем, что касается жизни и связи с ней литературы. Только тогда будет у журнала популярность и живое биение пульса литературной жизни. А для этого необходимо привлекать таких писателей, которые отвечали бы своими произведениями высоким требованиям. Мало того, эти писатели должны быть талантливыми, то есть, в первую очередь, хорошо чувствующими слово. Они должны быть мыслителями. Все эти качества должны приводить к одному, чтобы читатель читал их с интересом, чтобы его рука тянулась к полюбившемуся ему журналу. Привлекая таких писателей, нельзя только ими и ограничиваться, надо заботиться о воспитании литературной смены. А она упрямо и настойчиво стучится в двери редакции. Она шумит в литературных кружках и литобъединениях. Надо оттуда извлекать наиболее одаренных и печатать, создавая вокруг журнала кольцо молодого актива.

Всем этим приходилось заниматься и мне. Были, конечно, и случайные публикации, не повлекшие за собой «молодого» в большую литературу, но немало вошло в нее и со страниц «Невы».

Константин Воробьев, талантливый писатель, ставший моим другом на многие годы, совсем недавно безвременно ушедший от нас, оставивший в моем сердце печаль и чувство острой вины за то, что я в последнее время не был рядом с ним. Он всю жизнь после войны прожил в Вильнюсе‚ и все время тосковал по России. И все хотел перебраться. И я помогал ему. Говорил с Л. С. Соболевым, и тот обещал. Но что-то не получилось. В 1972 году Костя был у меня на Чудском. Он приехал на «Москвиче» с женой. И мы решили тут же ехать к Первому секретарю Псковского обкома партии И. С. Густову. Это Иван Степанович был инициатором создания в Пскове отделения Союза писателей и с этой целью пригласил в Псков на жительство несколько литераторов, в том числе и таких, как Юрий Куранов. Константин Воробьев был бы украшением молодой писательской организации. И. С. Густов отнесся очень положительно к переселению Воробьева в Псков, обещал помочь с жильем. Но что-то опять помешало Косте, и он так и не переехал, и умер там, в Вильнюсе, где сражался во время войны в литовских болотах, где и подорвал свое легкоранимое сердце.

Познакомился я с ним просто. Читал его рассказ «Ермак» в рукописи для очередного номера «Невы». Заинтересовался автором, уж больно был хорош этот рассказ. Узнал, кто он, и началось сотрудничество. Следующее, что мы напечатали, был роман «Последние хутора» — о послевоенной Литве, о той классовой борьбе, которая там еще имела место. Я бы не сказал, что это было лучшее из написанного Воробьевым, но вполне литературная вещь, — да и не мог Константин Воробьев написать не литературную, — язык его произведений всегда радовал.

Он приехал ко мне, был в гостях, и о многом мы поговорили, — вот тогда он и высказал свою мечту перебраться в Россию. Да не в Москву или Ленинград, а куда-нибудь поглубже — в черноземную. И еще рассказывал он о том, как во время войны он в форме немецкого офицера в сопровождении своего солдата, знавшего немецкий язык, ходил по оккупированному литовскому городку, как отдавал ему немецкий патруль честь и как он узнавал то, что надо было узнать для партизанского отряда.

Не все проходило гладко в наших творческих взаимоотношениях. Бывало, что и возвращал ему рукопись, и он обижался, но ненадолго. Так, я вернул ему «Убиты нод Москвой». Это жестокая быль, но я не мог ее принять. Было в ней что-то от ремарковщины. Он послал в «Новый мир», и там напечатали, но для меня Константин Воробьев больше в его «Крике».

Как-то надумали мы с женой навестить его. Сели в поезд и поехали, не предупредив Костю. Пусть будет сюрпризик. Прибыли в Вильнюс днем. Он жил тогда на улице Басанавичус, в доме № 16. Поднялись по старой неопрятной лестнице. Квартира 6. Дверь нам открыла какая-то женщина. Мы вошли в темный коридор. Оттуда в большую полутемную комнату с окном во двор.

— Константина Дмитриевича можно видеть? — спросил я.

— Он в больнице, — ответила женщина.

Этого мы никак не ожидали, — в то время я еще не знал, что он болен сердцем и часто лежит в больнице.

Узнали, где он лежит, и пошли.

Был уже вечер. К тому же не приемный день. И меня вначале никак не хотели пускать, но все же удалось дежурного врача убедить, что я приехал по делам редакции, что встреча крайне необходима, и меня пустили. Я надел белый халат. И пошел по коридору, отыскивая Костину палату.

Он сидел на кровати и читал книгу, низко опустив голову. И только тут меня осенило: да ведь я могу своим внезапным появлением испугать его! Кроме Кости в палате были еще двое. Один из них посмотрел на меня, спросил:

— Вам кого?

— Костя! — негромко сказал я.