Время итогов

И рассказал о том, как его знакомые слушали по радио отрывки из моей повести, как все очень было схоже там с капитаном Петровым, который сидел передо мной, но только имелось и расхождение, — живого звали Николаем, а не Кузьмой. Он тоже некоторое время был председателем колхоза и у него в колхозе был лентяй, только не Павел Клинов, а Павел Климов. «Так что тоже накладочка, — сказал он мне и спросил: — Почему же вы со мной не проконсультировались? Я бы мог внести в вашу книгу кое-какие уточнения».

Я рассмеялся и легко вздохнул, — слава богу, не сумасшедший.

Писем от читателей на повесть пришло много. И чуть ли не в каждом спрашивали: а как теперь живут Кузьма с Марией? Вышла ли Полинка замуж? — и требовали продолжения.

Двумя изданиями вышла повесть «На своей земле» в Чехословакии.

И как снег на голову среди ясного лета, приговор критика Ф. Левина на обсуждении в Москве на секретариате Союза писателей книг, выдвинутых на соискание Государственных премий. «Я бы не хотел жить и работать в таком колхозе, который показал Воронин», — сказал он. И так как кроме него никто не читал повесть, то А. Фадеев сказал: «Ну, что ж, коли так, то снимаем ее с выдвижения. Сергей Воронин еще молодой, успеет получить».

Тяжелая рука была у критика Федора Левина, не успел я получить премию при жизни Фадеева, и вот только почти тридцать лет спустя, в 1976 году, я был удостоен Государственной премии России имени Горького за книгу «Родительский дом».

* * *

В Ленинграде открылось отделение издательства «Молодая гвардия». Это было для нас, молодежи, колоссальным событием. Тут же и родилось решение организовать на его базе — своя производственная площадка — объединение молодых писателей. Союз писателей и обком комсомола поддержал наше желание, и такое объединение появилось. Я был назначен его председателем.

К нашей радости, директором издательства стал С. Я. Сазонов, главным редактором Андрей Хржановский, под стать Сергею Яковлевичу, такой же образованный, творческий, любящий литературу. Жаль, что «наше» издательство просуществовало недолго. Вскоре оно было закрыто. Но все же успело выпустить несколько десятков книг, хорошо зарекомендовать себя и, что было главным для нас — выпустило книги молодых. Вышел «Океанский патруль» В. Пикуля, «Тамара Шкурко» — очерк Сергея Антонова о героине Социалистического Труда, вышла моя повесть «Широкой дорогой». Ее дважды издали в Польше, хотя я и никак не причисляю ее к удачным книгам. Вышел первый ежегодный сборник «Молодой Ленинград», открывший теперь уже немало молодых поэтов и прозаиков. Первый сборник был поэтическим. Его заметили, и вскоре из Москвы нам, молодым, последовало приглашение от Союза писателей и из ЦК ВЛКСМ.

Встретили нас тепло и приветливо. Хорошо говорили Н. С. Тихонов, С. Городецкий. Выступали наши ребята. Нас слушала литературная московская молодежь. В общем, это был для нас праздник. Вечером мы были приглашены к Н. С. Тихонову. Как истый ленинградец, он по-землячески распахнул двери своего дома. И там продолжалось чтение стихов. И наступает минута, когда Николай Семенович бросается к Ивану Демьянову и целует его за только что прозвучавшие строки:

На груди земли армянской
Синий орден красоты! —

это из стихотворения «Севан». Демьянов счастлив, смущен, смеется, и всем нам очень хорошо.

В ЦК ВЛКСМ нам сообщили о том, что В. А. Рождественский будет награжден грамотой за воспитание литературной молодежи. И мы вернулись домой ободренные, полные веры в себя и в свои силы.

* * *

Любовь к природе рождает прежде всего общение с нею. Казалось бы, я достаточно насмотрелся на восходы и закаты, мок под дождем и мерз на морозе и на Дальнем Востоке, и на Урале, и на Кавказе. Но там главным для меня было не общение с природой, а работа, работа не литератора, а геодезиста.

Пожалуй, с того времени, когда я стал целиком принадлежать в работе самому себе, и появилось у меня чувство природы. Я полюбил большую воду. Мне нравилось уходить по ней за несколько километров от берега, как бы открывать новое, по крайней мере, для себя. Нравились прибрежные дикие камни, стоявшие в воде, с зелеными водорослями на макушке. Было в них что-то романтическое, влекущее. Они никому не были нужны, эти камни, только мешавшие приставать лодке к берегу. Но я любил их. Как любил и густые тростники. И сильный ветер, метавший пламя костра, как цыганка свою красную юбку во время пляски. Все было интересно. И все это пошло в рассказы. Не сразу, но уже неотступно, как бы открывая для меня новую тему.

С природой у меня связано много рассказов. Причем я стремлюсь к тому, чтобы она была не фоном и даже не действующим лицом, — хотя и таких рассказов немало, — а как бы собеседником в раздумьях. Она предмет для размышлений о человеке, о его месте в жизни. Зачем он? Для чего?