Время итогов

Видел ты меня (как и я тебя) в молодости, — теперь встретились портретами в своих книгах. Тоже приятно! Будешь в Риге — заходи. Твой Валя Пикуль».

Был еще в нашем объединении тихий мальчик Юра Помозов. Он писал короткие рассказы. И вдруг однажды в «Звезде» появился цикл его рассказов. А потом вышла первая книжка. И Юрий Помозов вступил в литературу. Что всегда привлекало в его творчестве, так это упорная работа над словом. И это, пожалуй, во многом определило ого место в литературе.

С интересным рассказом «Последние «языки» выступил в журнале «Ленинград» Павел Петунин. Суть рассказа в том, как два разведчика тащат на себе «языка» — здорового, толстого немца. Они изнемогают от его тяжести, он к тому же еще издевается над ними, зная, что они его обязаны представить. И они наконец-то приводят его к себе. Но тут выясняется, что война уже кончилась. Это была отличная заявка на творческое будущее Петунина. Но, к сожалению, не оправдалась. Все, что он написал после, было на том самом уровне, который принято называть «средним».

Детям и взрослым подарил несколько книг Леонид Семин, человек трудной житейской судьбы. Он был политруком роты, попал в фашистский плен, прошел с десяток лагерей смерти, видел гибель генерала Карбышева. О многом пережитом он рассказал в своем романе «Один на один».

Читали мы свои рассказы, повести, обсуждали их. Читали я главы из своей повести «На своей земле». Кроме всего полезного, о чем говорили выступавшие, было еще одно — после обсуждения как-то укреплялась вера в то, что делаешь, как бы была проверка — тем ли путем идешь. И, конечно, всегда последнее слово оставалось за Всеволодом Александровичем. Он не скупился на похвалу там, где находил нужным, но, хотя и в мягких Формах, всегда высказывал и свои отрицательные суждения.

Долго не давался мне конец повести, но был найден. Я ее всю перепечатал, — перепечатка для меня — это еще одна дополнительная переписка, с правкой и добавлениями по ходу работы, — и понес в «Звезду».

Спустя какое-то время пришел за ответом. Был я в том самом полушубке с рыжей шерстью, который остался от войны, в кирзовых сапотах.

— Ну вот, — глядя на меня, сказал ответственный секретарь редакции. — Скоро купишь хорошее пальто. Приняли мы твою повесть.

И тут же еще радость. С. Д. Спасский прочитал ее для издательства и сообщил мне, что она и там идет. Радости не было края. Появились деньги. И мы — Мария, Наталка и я, поселились на все лето на Карельском перешейке, на берегу чудесного озера Суванта-ярви, сняв в колхозе пустой дом с колодцем (тогда еще их было много, пустых домов). С нами была собачонка Находка и пять цыплят.

Более отрадного лета, чем то, больше никогда уже не было. Двадцатого апреля была такая жара, что мы спали в сенях при открытых окнах. Дом стоял на бугре, и с крыльца было видно и до того берега, и далеко влево, и далеко вправо синюю гладь воды. Высоко в небе без конца летели на север гуси. Такого множества косяков я еще не видал.

У берега я нашел затопленную небольшую лодку, и у меня появился свой флот. У ног лежит двуствольное ружье на случай пролетающих уток, на борту — удилище. Клюет хорошо, и мы каждый день едим рыбу. А потом собираем землянику, ее тоже обильно, и едим с молоком. И грибы. Сколько их, белых, высыпало в том году! Говорят, такое к войне. Но где там война! А грибов — хоть мешками таскай. И мы сушили их, солили, мариновали. Наталке было девять лет, и она, не отходя далеко от дома, набирала корзинку белых. Даже двухгодовалый племянник жены Вовка и тот находил белые и нес домой.

Ни о чем в это лето не думалось. Ничто не заботило. За все годы войны и послевоенные годы отдыхал душой. Изредка встречался с жившим неподалеку в таком же отдельном доме молодым поэтом Михаилом Сазоновым. Ходил с ним за грибами, вместе тянули теплыми вечерами бредень. Хорошо было!

А в городе уже вышел восьмой номер «Звезды» с началом повести, когда приехали домой, то был на выходе уже и девятый с окончанием. А вскоре в «Ленинградской правде» появилась статья Д. Золотницкого «Свежий голос», где он хвалил мою повесть. Вышла и книга с иллюстрациями и оформлением художника Н. Кострова. И ее выдвинули на Государственную премию.

В один из зимних дней на квартиру ко мне пришел «герой моей повести». Он так и сказал, что он живой герой и пришел ко мне поговорить. Мы в это время обедали. Комната, в которой мы жили, была невелика. «Мой герой» стоял в проеме дверей. Притихли жена с Наталкой. А отставной капитан стоял у дверей, с рукавом, вправленным под поясной ремень, с полевой сумкой на боку шинели и глядел на нас Чуть улыбающимся взглядом.

Я пригласил его за стол.

— Спасибо. Но я сыт, — сказал он. — А присесть присяду.