Время итогов

Что было хорошо на новом месте, так это свет. Электрический свет. Когда поздним вечером все уходили из конторы, я оставался и писал чуть ли не до рассвета. Меня тогда интересовали короткие рассказы с неожиданными в них концовками. Мне важен был сюжет, «ложный ход», не замечаемый читателями, и, как щелчок по носу, неожиданная развязка. Такое умение казалось мне верхом мастерства. Немало я потратил времени, крепко поломал голову, прежде чем научился именно так выстраивать сюжет. Это была добрая гимнастика ума, — я и теперь не отказываюсь при случае «ввернуть» неожиданную концовку, и, как мне кажется, это всегда воспринимается читателем, как свежее и впечатляющее завершение рассказа. Так я «выдумал» рассказы «Таежник», «Звенят ручьи», «Холостой выстрел». Тех событий, о которых рассказано в них, в таежной жизни не было, даже героев таких не было, за исключением Назарки. И это радовало меня — еще бы, все выдумал! И еще больше радовало то, что я сумел дать в них неожиданные концовки. Сейчас трудно вспомнить, как родились эти концовки, но то, что они пришли не сразу, что я искал их трудно, порой приходя в отчаянье, в отчаянье потому, что именно такая форма рассказа казалась мне единственной, — это я помню хорошо.

Первая фраза! С какой фразы, с какого слова начать рассказ? Почему с того, а не с этого? И где тот закон, чтобы обязательно с «этого»? В то время я еще не знал, что первая фраза — это камертон, она определяет звучание всего произведения. Вернее, знал, но не понимал. Как не понимал и того, что нужно воспитать в себе способность чувствовать музыку будущего рассказа, и тогда обязательно придет та единственная фраза, то единственно необходимое первое слово.

Эти трудности были естественны, они должны были мучить меня, потому что неожиданная концовка — это, прежде всего, условный прием, далеко не всегда нужный для построения рассказа; муки первой фразы происходили оттого‚ что я меньше всего думал о содержании, а содержание — только оно одно дает настроение всей вещи. Как только в дальнейшем я постигал содержание рассказа, а точнее — его состояние, если даже и не разумом, а чувством, то уже для меня звучал его настрой и первая фраза приходила просто и точно.

«Муки творчества» — это выражение довольно часто встречается в признаниях некоторых литераторов, причем порой чувствуется, что это им нравится — мучиться. Я же должен признаться, что никогда не испытывал этих «мук» за исключением самого раннего периода, о котором только что сказал. Да и то эти «муки» шли от абсолютной незрелости, когда я искал там, где не было положено. Мне или писалось или не писалось. Если писалось, то я писал наотмашь, если же не писалось, то я в скверном настроении срывал злость на ближних, порой отчаивался, думая, что все уже кончено и мне больше строки не написать. Но через день-два садился за стол и писал легко, будто кто за меня эти дни хорошо поработал и мне только оставалось перенести на чистый лист бумаги. Так что никаких «мук творчества» у меня никогда не было. Так же, как не было и поиска единственного нужного слова для выражения мысли или психологического состояния героя. Оно — нужное слово, приходило ко мне сразу и вставало прочно. Все должно писаться естественно, без усилий. Всякие же потуги, насилие над своей натурой приведут только к оригинальничанью. Как думаешь, так надо и писать. И если уж есть зерно, так есть, а нет, так и не будет.

Нашей группе было поручено произвести изыскания подъездных путей к одной из шахт. Когда работы были закончены, большая часть группы была отозвана на другие объекты, меньшая же, в которую входили и мы с Марией, которая к тому времени приехала вместе с моей матерью, оставалась в Губахе для изысканий и проектирования мостового перехода через реку Косьву в районе поселка. Руководителем группы был поставлен И. Г. Зархи, брат известного кинорежиссера. К тому времени у меня уже собралось несколько рассказов, и я попросил его прочесть «Звенят ручьи», «Таежник», «Холостой выстрел» и роман «Изыскатели». Понудила меня к этому полная изоляция от литературной среды. Надо было разрядить себя, поэтому я и сунулся к Зархи. К тому же не раз видал его с книгой в руках.

Долго он читал мои рассказы и роман, так долго, что я истомился. Наконец прочитал. Приговор его был убийственным.

— Зачем вы не за свое дело беретесь? У вас же нет таланта, — он стоял передо мной маленький, глядел с пренебрежительным прищуром.

До сих пор не могу понять, что заставило его быть таким жестоким. Если бы даже допустить, что и на самом деле у меня не было таланта, то разве так надо было об этом говорить? Или кому мешал бы я, или приносил вред, сидя по вечерам и выходным дням за листом чистой бумаги и сочиняя, пусть и бездарные, рассказы. Зачем уж так наповал-то?