Время итогов

В то время я, конечно, не то чтобы не мечтал, но даже и в голове не держал повидать Шолохова. Мне было вполне достаточно того, что у меня есть его книга.

И вот — Шолохов! Он прошел, и теперь я видел только его спину. Можно бы забежать вперед, взглянуть ему в лицо, — ведь лица-то я как следует и не видал, — но не побежишь же в двадцать девять лет. Как-то неудобно... Он прошел к берегу, сел с Гвоздевским в моторную лодку, и через минуту они уже были на середине Волги, переправляясь на ту сторону, где, как много позднее я узнал от Михаила Александровича, находилась его семья.

Пароход пришел только к вечеру. Не успел еще пришвартоваться, как народ кинулся к нему, и сразу вся пристань наполнилась криками, детским плачем, бранью. Началась сутолока, давка, но постепенно восстановился порядок, и толпа плотной, тягучей массой потекла с берега на пароход по сходням.

— Береги себя... прощай!

— Ты себя береги! Наталку!

— Пиши на мамин адрес!..

У нее было мокрое от слез лицо. Я целовал его. Она целовала меня. Целовал Наталку. И вот они уже медленно отдаляются от меня, и между нами все шире полоса тусклой воды, — и вдруг на ней заплясало солнце. Пароход развернулся и быстро пошел вверх.

* * *

Первое, что я услышал от Дмитриевны, когда вернулся, было:

— Ведь война к нам пришла!

Бомбили Ольховку. Внезапно прилетел самолет, покрутил над домами, — может, отыскивал штаб, — и бросил бомбу. Бомба упала на огороды. От ее грохота, с перепугу, соседская девчушка кинулась бежать, — до этого она вместе с матерью лежала в канаве, но тут упала еще бомба и осколками скосила девчушку насмерть. Дмитриевна рассказывала, а от соседекого дома неслись плач и стенания.

Все опустело в нашей комнате, и сразу она стала неприглядной с земляным полом, с давно не беленной печкой, с маленьким тусклым оконцем. И стало так тоскливо, что я решил сменить жилье. Но Дмитриевна вдруг заплакала.

— Да чего ж ты уходишь? Да живи, хоть задарма. Я и сготовлю тебе и приберу. Привыкла я к вам, и к бабе твоей, и к Наталке, и к тебе, а тут все и опустело. Живи...

И я остался. Но жить в Ольховке долго не пришлось. Работы на нашем участке были закончены, и вскоре мы всем штабом перебрались в Камышин.

— Ой, худо мне! Ой, худо! — всплескивала руками, прощаясь со мной, Дмитриевна и раскачивалась всем своим грузным телом.

* * *

Получил от Марии письмо. Она благополучно добралась до Мысов в Пермскую область и живет с моей матерью. Так что я за нее не боюсь, но как мне не хватает!

И хорошо, что все больше и больше работы в штабе. Она занимала время с утра и до позднего вечера, когда, как говорится, на небе зажигались звезды. Путь домой. Глухой сон. И с утра снова в работе. Я ни разу не был на строительстве дороги, но знал, что она уже проложена до Сталинграда, что каждый день пролетает над ней фашистский самолет, как бы патрулируя, и не мешает работать, но как только пустили паровоз с двумя старыми платформами, тут же стал обстреливать. Но первый эшелон шел уже в сопровождении «ястребков».

И вот приказ: всех ленинградцев откомандировать в Буинск к началу строительства дороги. Москвичи оставались для завершения работ.

Был сентябрь сорок второго.

* * *

Тетюши запомнились своим рынком, будто и войны нет. На длинных прилавках теснились крынки с топленым молоком, горшки со сметаной, ведра с творогом, корзины с яйцами, битые куры, высокие буханки белого хлеба, мешки с яблоками. Мы, пятнадцать братьев-изыскателей, дружно навалились на все эти яства, тем более не очень-то уж цены большие. Я купил буханку хлеба и крынку молока и не отрываясь стал пить. За ночь оно нахолодало так, что крынка была потная. Я пил и чувствовал, как в меня вливается лед. Надо бы остановиться, передохнуть, но попробуй, если не оторваться! А потом меня долго бьет знобкая дрожь, это когда зуб на зуб не попадает. А еще немного спустя садится голос, переходит в сиповатый бас, после чего бас переходит в хрип.

Тетюши, — только этим они и запомнились мне. Удивительно, сколько бывает в жизни промелькнувшего. Но без этого, видно, тоже нельзя. Как есть во всем главное, есть и второстепенное, есть и незначительное. Впрочем, ведь могли бы приехать и днем, когда рынка уже не было, сели на подводы, которые нас ожидали, и поехали бы в Буинск. Но нет, надо было обязательно поспеть к утреннему рынку, напиться ледяного молока, охрипнуть и только после этого двинуться дальше.

Здесь в Татарии была осень сухая и теплая, но уже с холодными утренниками. Не торопясь, облетала листва, небо припадало как бы к земле, и не было уже той высоты, того простора, какой бывает летом.