Время итогов

Никто из нас, изыскателей, не посягал на колхозный виноградник. Мы бы купили, но колхоз не продавал. Но как удержаться, чтобы не сорвать ягоду с тугой, тяжелой грозди. Виноград был крупный, сладкий, без косточек. Так что мы знали, каков он есть. Но закон есть закон, и если нельзя, значит, нельзя. Однажды попросил я у сторожа для дочки, но сторож сделал вид, что не понимает меня. И я отстал.

Решила все сама Наталка. Взяла и пошла в виноградник. Я хватился, когда ее уже и след простыл. Мария была в «поле», а я вычерчивал поперечники, старался получше, побольше сделать и прозевал Наталку. Тут уж не надо было большого воображения, чтобы представить, как эта кроха шевелит виноградные лозы, отрывая ягоду за ягодой, и как сторож может принять ее за собаку и выпустить по шевелящемуся кусту заряд.

— Наташа! Наташа! — закричал я и тут же понял, что звать ее нельзя, что может получиться еще хуже, и тогда я запрыгал на одной ноге к шалашу сторожа. — Не стреляй! Не стреляй!

Он стоял возле шалаша с ружьем, старик, в мохнатой шапке.

— Там моя дочь, — показал я на виноградник, — маленькая, — и показал, какая она от земли. — Не собака, девочка. Понимаешь? Девочка!

Он понял меня, грустно улыбнулся и повел в просторный каменный сарай. В нем стояли высокие громадные бочки длинными рядами. Пахло кислым вином. У входа дотлевал очаг. В стороне, у корзин, спали ночные сторожа. Старик наполнил стакан молодым вином и подал его мне.

Вино было холодное, сладкое и совсем слабое, вроде виноградного сока.

— Воевал, да? — участливо спросил старик, показывая на мои костыли.

Я подумал, что лучше — соврать или сказать правду? И решил промолчать. Старик мое молчание понял так, как ему хотелось понять, и наполнил еще стакан вином, а потом насыпал винограду в корзину, и все это, грустно улыбаясь, сочувствуя мне.

* * *

Осенью поползли упорные слухи, что нашу Дашкесанскую законсервируют. И хорошо, что мы с Марией поверили слухам. Стали потихоньку готовиться к отъезду.

Вдоль дороги росли громадные деревья грецкого ореха. Я уже говорил о них, — вроде дубов. Те самые, которыми я заманивал к себе Марию. И мы начали «сбор орехов». Для этого надо было только запустить геологический молоток, — его преимущество перед всеми другими молотками в его ручке, она длинная, и молоток летит, как пуля, — так вот надо его запустить в гущину ветвей, и в ответ сразу посыпется град орехов. Они, правда, еще не совсем созрели, в зеленой толстой кожуре. Но она легко снимается, хотя от этого занятия пальцы становятся черными, их трудно отмыть, и местным жителям нетрудно догадаться, кто занимается колхозными орешками.

Много, много раз взлетал наш молоток в гущину крон грецкого ореха, и труды увенчались заслуженным успехом, — не прошло и недели, как мы набили сушеными ядрами целый чемодан. Килограммов пятнадцать было, не меньше, этих ядрышек, так похожих в своих извилинах на человеческий мозг. Теперь можно было готовиться и в любой далекий путь.

Был декабрь, когда мы закончили изыскания в ущелье и снова перебрались в Баян, в штаб экспедиции. На улочках уже лежал мокрый снег, было сыро, промозгло, и в домах топили жестяные печи. По вечерам, прежде чем лечь спать, мы набирались тепла возле раскаленных боков печки — и сразу в постель, потому что в нашей комнате было так же сыро и промозгло, как и на улице, и мы жались друг к другу, согревая своим теплом Наталку.

Я знал, что брат со своей семьей и матерью выехал из Ленинграда на Урал еще осенью, вместе с «Лентранспроектом», и поселил семью в Мысах, есть такая деревня, а сам бывал только наездами, мотаясь по командировкам. И, казалось бы, ничто не предвещало беды. И вдруг: «Вот и похоронили Ленюшку... На городском кладбище... поставили пирамиду... на могиле выступали большие начальники...» Я читал и ничего не понимал. Отчего он умер? Болел? Несчастный случай? Что было с ним? Что было с ним? Это во мне внутри кричало, хотя какое это могло иметь значение, отчего он умер. Леня! Ленька! Почерк был матери. Это ее почерк, с нажимом, неровные буквы. Я схватился за голову и тут же снова стал перечитывать письмо. «..Похоронили Ленюшку... пирамидку... начальники... вот и не стало... ты единственный...» Во мне все задрожало. Леня! Ленька!..