Время итогов

А бои уже на Донце. Это совсем недалеко от нас. Кровопролитные бои... В Камышине все чаще сигналы воздушной тревоги. Но самолеты не доходят до Камышина, их перехватывают, и у нас все спокойно. Мы можем заготавливать дрова.

Они лежат на обледенелом берегу Волги, вразброс, вмерзшие в песок неошкуренные бревна. Кто-то до нас взял из костра сухие, не спаянные льдом, а эти остались последним. Теперь, чтобы из них сделать дрова, надо сначала обколоть каждое бревно со всех сторон ломом, приподнять его, — это для того, чтоб легче было пилить, распилить и перевести чурбанами домой нашей доброй хозяйке, которая нас пустила с ребенком.

Чтобы обкалывать, надо твердо стоять на ногах. Этого я пока еще не умею. Мария не только обкалывает, она еще и оберегает меня. «Я сама, я сама!» И подымает и опускает тяжелый лом, тупой, намороженный, а у нее рукавиц нет. Она дует на руки. И улыбается мне. Я ковыляю к ней.

— Дай попробую!

Не дает. Я уже пробовал. Чуть не упал.

— Ну, отдохни. Ну, отдохни! — прошу я ее.

Черт, какие длинные бревна, не меньше мерной ленты. Свинцовые бревна. Чтобы обколоть бревно, надо часа два, не меньше.

— Отдохни, Маня...

— Еще немного... Я сейчас, сейчас...

У хозяйки нет мужа — он на фронте, она одна, вернее, с невесткой (сын тоже на фронте), и с ними еще двое ребят. Конечно, будь мужики дома, достали бы дров, а тут кому? Женщины.

— Отдохни, Маня...

— Еще немного...

Мы пока не работаем в экспедиции: организационный период. Из разных мест съезжаются изыскатели. Говорят, Поворино и Балашов разбиты немецкой авиацией. Это те станции, через которые идут к Сталинграду поезда. И теперь с ним связь прервана, а там скопление раненых, туда нужны боеприпасы, питание, военная техника. И нам предстоит срочно изыскать и построить железную дорогу по правому берегу Волги, с минимальными земляными работами, устилать полотно чуть ли не по земле. Вот-вот должен приехать начальник строительства генерал Гвоздевский, и тогда только успевай поворачиваться. Но пока еще можно устраивать свои дела. Днем стоять в длинной очереди в столовую за жидкой, баснословно дешевой по сравнению с рыночными ценами, пшенной кашей плюс чайная ложка подсолнечного масла, заготавливать дрова, рыть земляные щели и бежать в них при каждом объявлений воздушной тревоги, а по вечерам заниматься в военном кружке, припадать щекой к ложе деревянной винтовки, установленной на треноге, крутить винты, чтобы мушка — шляпка гвоздя — пришлась на центр мишени, там в каске фаптист.

Все шло своим чередом, как вдруг нас вызвали в штаб экспедиции и сказали, чтобы мы через час уже были готовы к отправлению в Ольховку. Там штаб Нижне-Волжского управления строительства дороги. Там нас ждут не дождутся.

И вот мы едем в сторону Сталинграда. А там, в той стороне, все больше накаляется обстановка. Мария и Наталка едут в кабине. А в кузове человек двадцать инженеров и техников, и я сними. Небо серое, и солнце где-то там, далеко-далеко от земли. А тут метель. Метет, вовсю метет. Так что мы отворачиваемся, прячемся в воротники своих пальтишек, — ни у кого нет зимних. Это только Марии удалось получить на базе черный, рыжего крашеного меха, с густейшим воротником полушубок. В нем больная Наталка. У нее пневмония. Так сказал врач. И, конечно, лучше бы не ехать Марии с ней, остаться.

Машина ковыляет с ухаба на ухаб. Дорогу перемело. Перемело так, что она утыкается своим разгоряченным лбом в бугор снега, все выскакивают и начинают разгребать. Я тоже принимаю участие, а заодно встречаюсь с Марией.

— Как дела? Как Наташка?

— Ничего, все хорошо... — Она улыбается через стекло. На нем прилипший сухой мелкий снег. Мария, как в кружевах. — Как ты? Озяб?

— Я? (будто еще кто-то кроме меня есть, кого она может так спрашивать). Что ты... — И поскорей отворачиваюсь, чтобы она не заметила моих губ, они не очень послушны.

Дорога все хуже и хуже. Степь. Тут ветер хозяин, метет, как дворник, справа налево и слева направо. Подымает такую снежную пылищу, что неба давно уже не видно. И, наверно, поэтому темнеет быстрее, чем надо бы, а мы всего отъехали, дай бог, полпути, и уже каждому ясно, нам не добраться до Ольховки. Придется где-то заночевать. Где? А машина все чаще и чаще останавливается, и мои попутчики чаще и чаще вылезают из кузова, и из чувства солидарности вылезаю и я, хотя проку от меня по-прежнему мало. И еще раз встали, посреди степи. Встали прочно, будто приехали, и уже почти ночь. Ничего не видно ни впереди, ни позади, ни вправо, а влево, как волчьи глаза, краснеют огоньки. До них далеко, километр, а то и больше, но они есть. Они есть! И все, сколько нас было в кузове, все устремляются к ним, даже шофер бежит туда, и остаемся только мы: Наталка, Мария и я.

— Может, заночуем в машине? — говорит Мария, когда становится уже совершенно ясно, что о нас позабыли.

— В машине нельзя, — говорю я, — замерзнем. Надо идти.