Время итогов

В основе рассказа «Уж очень опадала листва» также лежит факт. Все было, как в рассказе. И только конец домыслен. Иначе бы рассказ не получился. То есть мог бы кончиться и на том, что Лешка-охотник признался в своей неразумной шутке, герой рассказа дал бы ему по мордасям, на том и конец. Но тогда не было бы той мысли, что любовь требует высокого доверия. И сколько трагедий именно из-за того, что любящие не верят, подозревают в низменном один другого, не имея на то никаких оснований!

* * *

Наконец-то «Изыскатели» были закончены. Еще, конечно, далеко не в том качестве, чтобы их печатать. Но показывать эту рукопись можно было. И я показал ее Илье Яковлевичу Бражнину. К тому времени я его знал не только как руководителя литературной группы, но и как автора романа «Друзья встречаются вновь».

Показал я своих «Изыскателей» и заместителю по политической части нашей изыскательской конторы. И у него возникла мысль обсудить мою рукопись среди изыскателей. С этой целью пригласить Бражнина.

И вот идет чтение. Собралось не так уж много народу. Могло бы прийти и побольше. Но свой брат по работе не очень-то любопытен, к тому же и субординация: что там может техник написать такого, чтобы инженер заинтересовался? Человек пятнадцать все же сидят слушают. Читаю не я. Читает Всеволод Леманов — инженер-путеец, к тому же самодеятельный актер. Читает, как мне кажется, ужасно, не в той интонации, в какой я писал, делая не там ударения. «Ска́лы-те... ска́лы-те...» — бредит у меня рабочий, делая ударение на «а». Леманов же читает с ударением на «те». Как будто какие-то те скалы, а не эти. Читает же он потому, что я не могу. Чертово заикание мешает мне.

Было обсуждение. Протокол до сих пор хранится у меня. Много есть в нем занятного, и наивного, и полезного. Но главное — роман всех заинтересовал. Оно и понятно, это же была их жизнь. Больше трех часов шло обсуждение. В итоге было решено послать Анне Караваевой. Почему ей, не знаю. Но послали, с приложением специального письма от нашей изыскательской конторы.

Ответа от Караваевой не пришло.

* * *

В начале апреля 1941 года я выехал на Кавказ в экспедицию. Нет, ликования не было. За несколько лет изыскательской жизни я уже привык ко многому относиться без восторга, поэтому и Кавказ для меня не стал тем самым, что волнует воображение. Работа есть работа. А нам к тому же предстояло изыскать необычную дорогу. Сначала она должна пойти по Кырыхлинской долине, потом на предельном уклоне поползет к высокогорному селу Баян и оттуда поплывет по воздуху, — станет подвесной. Конечная остановка — Дашкесан. Там рудник. Ради него-то и потянут нитку железной дороги. Такова государственная идея. Армянский уголь и азербайджанское железо к грузинскому металлургическому заводу в городе Рустави. Спайка трех республик. И мы — изыскатели — в качестве первичного припоя.

Мы уезжали без семей, как всегда налегке, не подозревая, что через каких-то два месяца грянет война. В Кировабаде пересели из вагона в грузовую машину, пересекли Кырыхлинскую долину и запетляли по горной дороге. Внизу, далеко-далеко, среди зарослей тускло взблескивала узкая речушка Кушкара-чай. Нависали скалы, обрывистые, с острыми выступами, на площадках и склонах зеленели виноградники, и над всем этим — высокое небо, подрезанное вершинами гор. И облака, легкие, плывущие у самого солнца. И там — Баян, высокогорное армянское село. Дома с плоскими крышами, как ступени — все вверх. Они из камня. И возле них вьется каменистая тропа. И трубы из камня. Из камня очаги.

Дом — камень. Камень — дом.
И лестница к нему из камня.
И камень всюду. Он кругом.
И даже каменная ставня...

У моста через Кушкара-чай — буфет. Он из крупного камня, — в нем прохладно. В буфете знаменитое квашеное молоко буйволицы — мацони. Местное вино, красное, как кровь буйвола. Брынза. Чурек. Нам, молодым изыскателям, нравится сидеть в буфете за деревянным прочным столом. Пьем холодное вино, едим брынзу, курим и болтаем обо всем, что взбредет на ум.

— Света не вижу! — объявляет на весь буфет Иван Фомин, белокурый красавец, — таких светловолосых еще не видали в Баяне, и поэтому армянки, особенно молодые, при встрече с ним изумленно застывают на месте и неотрывно глядят ему вслед. — Света не вижу! — еще громче объявляет Иван, и на столе появляется новая четвертная бутыль. Вино слабое, градусов на восемь, и сколько ни пьем — не хмелеем. Начальство еще где-то, а мы тут, делать нам нечего, и от безделья пьем. Красное нам надоело. Что было водки в магазине, — а было ее всего восемь запыленных бутылок, — мы выпили. И теперь Иван томится.

— Есть мясная лавка, — говорит Колька Иванов, наш завхоз, вроде бы и не к месту сообщает об этом, но зря он ничего не скажет.

— И что же? — спрашиваю я.

— Там джа-джи, — отвечает Колька. — Виноградная местная водка. Если хотите, по-грузински «чача», по-нашенски — самогон.