Время итогов

Не знаю кто, но кто-то хорошо придумал этот университет. В нем преподавали историю, литературу, знакомили с искусством, на семинарах разбирали творчество студентов. Вели семинары опытные литераторы. Кроме того, время от времени проводились встречи с известными писателями. Мне до сих пор помнится вечер, на котором читал свои стихи Николай Тихонов. Энергично, с коротким жестом сжатой руки, он чеканил каждое слово.

Был у нас в РЛУ и Константин Федин. Он не читал, а рассказывал о том, как пишет: прежде чем начать писать дальше, переписывал последнюю страницу, сочиненную накануне, — как бы брал разгон, — и только после этого продолжал работать. Любопытно, но и только. Как я позднее узнал, каждый пишет, как ему бог на душу положит.

Сергей Антонов, — мы с ним были в одной литгруппе, кстати, у В. А. Рождественского, — после войны как-то читал мне свой рассказ. Он был написан хорошо, но без конца.

— А дальше-то что? — спросил я. И тогда Сергей взял последнюю страницу и прочитал. Но что это была за страница! Ничего общего она не имела с тем языком, каким был написан рассказ.

— А я всегда так пишу, — сказал он, — сначала начерно, а потом отрабатываю каждую фразу.

Знавал я одного студента РЛУ, он писал короткие рассказы. Получил даже вторую премию на конкурсе рассказа, а председателем жюри был Михаил Зощенко. Так вот, он шел от фразы к фразе. Не сделав окончательно первой, не писал вторую. Случалось, что он исписывал разными вариантами одной фразы целые страницы. И за день, при таком мучительном способе, не выстраивал двух-трех фраз. По-моему, это что-то от графомании. Писатель из этого парня не получился.

После занятий мы, начинающие писатели, любили ходить по ночным улицам Ленинграда. Читали друг другу стихи — и свои, и других поэтов, спорили о Пастернаке, нужна ли его такая усложненная форма, говорили о набирающем силу Александре Прокофьеве, — он тогда особенно прославился книгой стихов «В защиту влюбленных».

Спорили о новаторстве. Как стать ни на кого не похожим? Меня это всегда интересовало. И я стою за тех, кто в поиске самого себя. И на самом деле, как иначе, если ты выпущен в жизнь единственным и неповторимым. Как же можно уподоблять себя, по своей доброй воле, миллионам? Разве это не значит раствориться в них?

Каждому отпущено не так уже мало природой, — дан разум, здоровье, и человеку остается только совершенствовать себя, добиваться большего, чем ему дано. То есть развивать свои способности. Надо из себя выжать максимум, — только тогда можно удовлетворенно подвести итог прожитой жизни. Но, к сожалению, большинство людей не задумываются над своим назначением в жизни и предпочитают брать то, что лежит рядом, не устремляясь к совершенному, так как это потребует больших и духовных и физических усилий.

В рабочем литературном университете я был зачислен в творческий семинар Сергея Дмитриевича Спасского. Этого человека давно уже нет на земле, и я все больше сожалею о его преждевременной смерти и все большим чувством благодарности проникаюсь к этому замечательному человеку.

Спасский был хорошим поэтом и хорошим прозаиком. Книги его и сейчас переиздаются, но жаль, что его имя редко упоминается в периодике, а надо бы почаще, он заслуживает этого.

У меня с ним не было товарищеских отношений. Да и не могло быть и в силу возраста и в силу писательского положения. Сергей Дмитриевич был в то время известный писатель, поэтому все ограничивалось чисто литературными отношениями. Другое дело, когда я повстречал его много лет спустя, во время войны, в Перми. Встреча была обоюдно радостная, будто все то, что было у нас друг к другу скрытого в РЛУ, — а оно было, у меня определенно, и я чувствовал его симпатию к себе, — тут сразу проявилось. Он позвал меня к себе, и у него дома мы много говорили и о литературе, и о том, как живется, и что есть у меня готового, что он мог бы показать «Маме Римской» в альманах «Прикамье». Но обо всем подробнее в свое время. А сейчас об РЛУ.

Крепко запал мне в память парень, по профессии штукатур, несомненно очень одаренный человек. Как-то на одном из семинаров он прочитал свой рассказ. Вот уже сколько лет прошло, более сорока, а стоит мне закрыть глаза, немного сосредоточиться, и я вижу церковную площадь, слышу гул голосов, отдельные выкрики — снимают колокола. И толпа гудит, и видны краски неба и одежд. Вроде бы зарисовка, — без сюжета, без характеров, но почему же она так впечатляюща? И в чем секрет ее эмоционального воздействия?

Этот парень мелькнул и исчез. Что с ним случилось, — неизвестно. А был несомненно талантлив.

Был еще, оставивший след в моей памяти, — светловолосый, высокий молодой финн. Он писал стихи на своем родном языке, и когда читал их, то лицо его озарялось каким-то особенным светом, и в самых ударных местах он отбивал ритм рукой и даже ногой. Но нет, мы не смеялись, напротив, видели в нем целеустремленную сильную личность. Вообще, надо сказать, каждый студент вызывал у меня не только уважение, но и веру в его дарование. Иначе зачем бы он был в РЛУ?