Время итогов

Вечер синий с позолотой
На луга с небес сошел.
И туманами болото,
Словно кружевом, оплел.

В тишине вечерней, грустной
Громко крякает кряква,
Шебаригит, ломая русло,
Посиневшая река.

Месяц влез на гребень тучи,
Засмотрелся и упал.
По пути с небесной кручи
Он об куст рожок сломал.

С тихим плеском волны взяли
Тот кусочек золотой
И струями привязали
К корню ивы молодой.

И с тех пор она печальна,
День тоскует, ночь грустит,
Потому что свет зеркальный
Сердце ивы холодит.

Когда я прочитал его Федору, то он тут же принял решение — идти нам в «Резец». Ему тоже кое-что найдется показать. И мы пошли. Нам почему-то думалось, что тут же и начнется с нами беседа, но оказалось, что литконсультант бывает только раз в неделю, по средам «от» и «до», и что мы должны оставить свои стихи завредакциой, она передаст литконсультанту, и только потом он нас примет.

Томительны были дни ожидания. Чего только я не передумал, о чем не перемечтал. И всякий раз мои мечты сходились на том, что литконсультант поздравляет меня с отличными стихами, пророчит большое будущее и куда-то ведет за руку.

Литконсультантом оказался поэт Всеволод Рождественский. Нет, он не поздравил меня и не взял за руку. А только указал на то, что «река» и «кряква» не рифмы и что надо быть к себе требовательнее. И попросил принести побольше стихов, потому что по одному трудно сказать что-либо определенное. С Федором разговор был совсем короткий, видимо, девушка из «отдела беллетристики» не произвела на Рождественского никакого впечатления.

В дальнейшем я хорошо узнал Всеволода Александровича, очень тактичного, мягкого, высокообразованного человека. Конечно, он никак не мог обидеть Федора, но, видимо, это четверостишие, — кроме этого стихотворения Федор ничего не принес в «Резец», — привело Рождественского в полное недоумение.

Я принес ему еще несколько стихотворений, но принял меня другой консультант. Если память не изменяет — Владимирский. Он был суров и раздражителен.

— Ну, что это такое, — говорил он, — «По реке растянулися мели и ракушками дно золотят». Мель, она и есть мель, и никак не может ракушкой золотить дно. Чепуха какая-то! Нельзя так. Нельзя!

Но мне нравились эти строчки, к тому же я знал, что мель — это не всегда часть дна, выползшая из воды. И в воде бывает мель. И решил показать Рождественскому, — он куда-то на время уезжал.

Всеволод Александрович умилился этими же самыми строчками.

— «По реке растянулися мели и ракушками дно золотят...» Хорошо. Очень хорошо... В сожалению, кроме этих двух строчек, ничего больше хорошего-то в стихотворении и нет...

Но такие «приговоры» как-то мало огорчали. Казалось бы, я несколько должен был быть подыспорчен тем, что меня печатали, хвалили и что мне надо бы дальше печататься, но нет, не было таких поползновений. Достаточно было и того, что мы встречались на занятиях литкружка, читали друг другу, а тут еще публичные выступления, от которых отказываться жаль, и я стал внушать себе, что я не заикаюсь, что я не буду заикаться, и ведь на самом-то деле я не заикался ни дома, ни на работе, говорил нормально, так почему же я должен заикаться в других случаях. И добился своего, стал выступать с чтением своих стихов с эстрады. Принимал участие в Десятой олимпиаде художественной самодеятельности ленинградских профсоюзов, читая стихи в ЦПКО имени С. М. Кирова, там же читал и позднее.

А тут еще, что заставило биться сердце тревожно и радостно, — Иволгин сообщил о том, что в Ленинграде есть рабочий литературный университет без отрыва от производства, что объявлен прием и экзамены крайне просты — диктовка и главное — собственные сочинения.

Я ни минуты не раздумывал, поступать или не поступать. Конечно, поступать. Но тут же встал вопрос — с чем? Нести стихи? Но я не был убежден, что это то самое, что нужно для поступления. Нести прозу? Но у меня, кроме одного рассказа, ничего не было. Нужен был «свежий» рассказ. Но где взять время? Вставал я в семь утра, с восьми до четырех у станка, только в пять дома, но голова уже не та. А времени в обрез. И все-таки я написал рассказ «Счастье», рассказ большой — на полтора листа, — и был принят. И стал через день: ходить по вечерам в РЛУ — так сокращенно назывался рабочий литературный университет.