Время итогов

Нет нужды подробно рассказывать о том, как кормили меня (поел — и ладно), как устраивался я на ночлег (а устроился я в Доме приезжих колхоза «Красный Таманец» — пять коек, глиняный пол, хозяйка Дома, молодая женщина с «детиной», непонятно за что брошенная мужем. «Мы не пустим тату, нет?» — спрашивает она. «Нет», — отвечает «детина» трех лет от роду. Будь неладен такой отец! А мало ль их таких неладных?). Не буду рассказывать о самой станице, о белых мазанках, о маленьких садочках, о том, как я искал и нашел место, где спускались по крутому берегу контрабандисты из рассказа «Тамань», и не расскажу про мальчишек, ловивших бычков на веревочную леску с камнем вместо грузила, про голубых медуз и теплые воды Таманского пролива, то бледно-зеленые, то черные. Все это очень интересно. Но не о них речь.

Хочется же мне рассказать о том, что имеет отношение к тем двум картинам. Есть в Тамани памятник «первым запорожцам, высадившимся у Тамани 25 августа 1792 года под командой полковника Саввы Белого. Сооружен в 1911 году благодарными их потомками казаками Кубанского казачьего войска по мысли Таманского станицкого общества в память столетия со времени высадки».

На гранитной скале стоит коренастый, ухватистый казак со знаменем в руке. Сбоку у него кривая сабля. Стоит он гордо, попирая ногой камень. На камне выбиты стихи Антона Головатого:

...В Тамани жить, вирно служить,
Рыбу ловить, горилку пить,
Ще будем богати.
Та вже ж можно жениться,
Хлиба робити.
А хто прийде з неверных,
То як врага бити...

Врагов таманцы били всегда крепко. Это о них писал Серафимович в своем «Железном потоке», это они, таманцы, полегли костьми, и мало кто из них вернулся с полей Великой Отечественной войны в родную станицу. Но остались в беспримерной истории мужества и преданности бессмертная Гвардейская Таманская дивизия. И рядом с памятником запорожцам высится пирамидальный обелиск в память павших таманцев в боях с немецко-фашистскими захватчиками.

Долго я стоял и смотрел на эти памятники, как вдруг откуда-то донеслась протяжная песня с подвывом. Пели во много голосов.

По дороге, среди белевших на солнце мазанок, двигалась большая толпа. Играла гармонь. Впереди всех, в ярком платье, приплясывала высокая, смуглолицая казачка. За ней шел наголо остриженный парень. На его плечах, свисая на грудь и спину, лежали полотенца с навязанными, приколотыми к ним шелковыми, батистовыми платками. Из домов выбегали девчата и вешали на полотенца новые платки. Степенно подходили казаки, крепко целовали призывника и совали ему в карманы деньги.

Справа от парня шел, битый войнами, на деревянной ноге таманец. Поддев левой рукой корзину с четвертью, он угощал всех — любой подходи! — и наливал из бутыли в кружку красное, как кровь, вино. Подходили. Пили за здоровье призывника, за его верную службу Родине. Пели. Плясали. Веселились. И только призывник да его девушка, что шла с ним рядом, молоденькая и нарядная, были серьезны.

— Это что же, все родня? — спросил я старуху, стоявшую рядом со мной.

— Колхоз провожает, — ответила она и вступила в круг.

Все свернули в парк, к памятникам. И там плясали.

Пошел в пляс и призывник. Было что-то в его повадке ухватистое, как и у того запорожца, что стоял на граните. И только тут я заметил, что у запорожца один ус темный, а другой рыжеватый с подпалиной.

— От войны пострадал, — сказал казак с бутылью, — ус отбили осколком... — и усмехнулся, — ну, да разве мы потерпим, чтоб таманец был с одним усом. Хлопцы-электросварщики из МТС железом наварили. И вышло еще краше. Ус подоржавел и вроде как живой стал...

Тут снова с дороги донеслась протяжная песня. Окруженный людьми, шел второй призывник. К нему так у же подбегали девчата, дарили платки. Прощались казаки.

Мне никогда до этого дня не приходилось видеть таких проводов в армию. И чем больше я вдумывался в этот традиционный обычай таманских казаков, тем больше проникался к нему уваженьем, до чего же он мудр и благороден. Нет, не может ни изменить, ни струсить человек, которого так провожают. В трудную минуту, даже в минуту смертельной опасности, он неминуемо вспомнит тех, кто был с ним в тот день, когда он шел, окруженный друзьями, когда его целовали, дарили памятки...

Но песня, заунывно-протяжная песня... Я сначала и не разбирал слов, но потом они стали вырисовываться.

...Последний нонешний денечек
Гуляю с вами я, друзья...

Старая песня. Я ее слышал в нашей Ленинградской области, в Костромской, в Новгородской... Да мало ли где ее еще поют, эту отжившую песню злой рекрутчины. И неловко мне стало за наших поэтов и композиторов. Много хороших песен они написали. Но нет ни одной для призывников. Была добрая песня Демьяна Бедного «Как родная меня мать провожала». Пели ее. Но отжила она свое время. И опять всплыл «Последний нонешний денечек».