Время алых снегов

А теперь — на всю железку... И главный сработал, и передача на месте, и дорога по-сумасшедшему несется навстречу, а ноги опять вроде нет...

Вот так ухаб!.. Как же я проглядел его?.. Или просто сбросить обороты боюсь? Вдруг у меня в самом деле нога потеряется! Обидно будет — до исходного километра три осталось. И что это такое свистит? Неужто ветер? Неужто в танке можно услышать, как свистит встречный ветер?»

— Полегче, дьявол!.. — Это Рубахин. Если при командире поругивается, значит, действительно слышно, как за броней свистит ветер, значит, самому Рубахину жутковато... — Привезешь на исходный трупы — пятерка все равно никому не достанется. Гони, да знай же меру!

И командир помалкивает — значит, согласен.

Странное дело: тебя отругали, а ты от этого чувствуешь себя почти счастливым...

— Терпи, Серега, терпи. Это лишь репетиция к танцам. Понимаешь, в воскресенье я танцы разучиваю. Ноги подразмять надо.

— Сколько угодно. Только, пожалуйста, не на наших боках и затылках, — проворчал Рубахин.

Виктор засмеялся, ослабил зажим ларингофонов — чтоб голоса его не слышали в танке — и, когда в дымно-зеленой глубине экрана возникли звездочки огоньков, горящих на далекой танкодромной вышке, запел под ровный и спокойный грохот мотора:

Были два друга в нашем полку...

И оттого, что он не слышал собственного голоса, казалась естественной и бесчувственность ноги. Какие там ощущения, если сама броня стонет от бешеной гонки!..

Виктор очнулся, услышав свою фамилию, произнесенную лейтенантом Карелиным. Было непривычно, странно слышать собственную фамилию по радио — пусть это радио местное, полковое, и говорит в микрофон твой командир, все равно твое имя словно отделяется от тебя самого, звучит официально и строго, как на суде. Наверное, это потому, что слышат ее одновременно многие люди.

«...Да, имя этого водителя Виктор Беляков, — глуховатым голосом говорил лейтенант. —Его, наверное, еще немногие знают у нас, потому что он вместе со своим командиром танка недавно закончил учебное подразделение... Он продолжал вести танк, и дорога к исходному была теперь прямая. Препятствий — никаких, и через несколько минут гусеницы пересекли бы заветную линию. Отмечая на схеме маршрута положение танков по докладу командиров экипажей и контрольных постов, я уже поздравлял себя и свой взвод с первой отличной оценкой, как вдруг затрещал телефон. Звонили с одного из дальних постов, доклад был неожиданный, не имеющий отношения к вождению. Оказывается, минуту назад наши контролеры остановили неизвестного человека. Он бежал на огонек танкодромной вышки и наткнулся на контрольный пост... Солдат докладывал торопливо, и я не сразу даже понял, о чем.

— Он, товарищ лейтенант, говорит, что шофер колхозного автобуса. Сам по пояс мокрый, заледенел уж весь, а сушиться и переодеваться не хочет. Говорит — некогда, просит: «Выручайте, ребята, там, на дороге в поле, детишки замерзают...»

Лейтенант умолк ненадолго, и Виктор вдруг вспомнил, до чего неправдоподобным и необъяснимым показался ему приказ командира танка, прозвучавший в шлемофоне, когда до исходного осталось каких-нибудь полтора километра:

— Водитель, стой! Поворачивай назад!..

Младший сержант Валерий Головкин:

«...Чего не передумаешь за одну минуту, когда тебя почти у исходного завернут назад. Шли мы хорошо, с опережением норматива, правда, Беляков очень уж нерасчетливые рывки стал делать, но я думал тогда — он просто нервничает. В последний момент всегда кажется, что время тебя обгоняет.

Открыл я люк — по лицу словно рашпилем прошлись: мороз, видно, под тридцать. Время около девяти, в декабре — это ночь глухая. В открытый люк на большой скорости, как в реактивное сопло, тянет — у меня под меховой одеждой мурашки по телу забегали. Однако терплю, осматриваюсь в темноте, даже удовольствие испытываю. Осточертел этот «телевизор», то бишь прибор ночного видения. Одно дело, сидя в домашнем кресле, кино смотреть на экране, и другое — созерцать на похожем экране дорогу, по которой с сумасшедшей скоростью несешься в машине. Так и подмывает высунуться наружу и убедиться, что перед тобой настоящая твердая земля, а не какая- то зыбкая, фантастическая подделка под нее. Ощущение такое, будто висишь черт знает где, раскачиваешься и вот-вот сорвешься. Беляков наш молодец все-таки — прет без страхов и сомнений, как при дневном свете. Наверное, таких вот и берут в космонавты. А впрочем, великое дело — привычка и опыт. Он все же штатный водитель...