Время алых снегов

К черту! Никаких протезов!.. В панику от обыкновенного синяка ударяешься? А если бы мина под танком взорвалась?.. Все твои болячки — от больного воображения, как и в случае с письмом. Экипаж подвести хочешь? Один раз уже подводил. Не слишком ли много будет?.. Не об одном себе думай, тогда лишнего казаться не станет...»

И все же не думать о собственной ноге Виктор не мог. Потому что временами ее действительно словно не существовало. Краем глаза он замечал, как она движется — именно тогда движется, когда он хочет, и так, как он хочет, но это движение ее ощущалось, как движение тяг и сервопружин машины. Совершаясь по его воле, оно было отчуждено от его живого тела, и это пугало. Виктору надо было прибавить обороты, он хотел этого, и тотчас нарастал рев двигателя, усиливался ливневый грохот траков за броней, зелено-желтая «рисованная» дорога на экране бешено летела под гусеницы. Надо было притормозить, он хотел притормозить, и сразу приходило ощущение, будто танк врезался в вязкую, густую массу. Но лишь после того, как все это случалось, он догадывался, что нога сделала нужное...

Он не понимал, почему так назойливо липнет к телу одежда, откуда эти холодные капли пота на лице — ведь он вкладывал в работу не больше усилий, чем всегда. Ему некогда было догадаться, что холодный пот прошибает вовсе не от физической работы, а от боли, заглушенной яростным желанием не чувствовать ее...

И все же он вел танк, управлял им бесчувственной ногой. Он знал: нельзя потерять ни одной лишней секунды, и верил, что не потеряет, верил, пока инфракрасный луч не ушел в пустоту...

Пустота могла показаться бездонной, если бы где-то далеко-далеко, на дне черного океана тьмы, не засветился огонек. Но и огонек казался таким же далеким, как звезды, отраженные океаном...

Виктор не боялся зрительных иллюзий — а это была иллюзия — и в другое время лихо, весело ринулся бы в черную бездну... Лучи-призраки, лучи-невидимки, когда прибор ловит их в свой объектив, заставляя светиться доступным глазу светом, могут покапризничать, пошалить, попугать, нарисовав обыкновенный распадок глубочайшей пропастью. Но страхи эти для несведущих и слабонервных. Сейчас танк перевалит гребень, фара пошлет в долину направленный, плотный луч инфракрасных волн, и призраки рассеются.

Однако Виктору стало тоскливо. Он знал это место. Спуск достаточно крут и длинен, а на дне долины, в обрывистом овраге, застывший ручей. Дорога тянется краем оврага, значит, мало спуститься — надо спуститься еще и на такой скорости, которая позволит прямо со спуска вывернуть на дорогу. Инерция у танка страшная, и попробуй ты проскочи лишних десять метров — загремишь в овраг.

Нет, он не боялся «упустить» танк. Остановить его можно и рычагами — намертво, при любой скорости, на любой крутизне. Но в том-то и дело, что его нельзя останавливать, его надо спустить. Тут рычаги не годятся, тут надо горным тормозом изрядно поработать — той самой ногой поработать, с которой ему не повезло. Как нарочно, «главную» ногуто и покалечил!.. Опять она заныла, словно предчувствуя непосильную работу.

«Это хорошо, что заныла, просто отлично, что она так здорово ноет».

— Виктор, тормози комбинированным!..

— Ясно, товарищ младший сержант! Тормозить — дело нехитрое. Тормозить—это мы умеем...

«Первую — сейчас же, пока на гребне; на спуске ты с нею можешь повозиться... Теперь обороты долой, ногу— на горный. Болишь, нога? Боли-боли, я люблю, когда ты болишь... Черт, до чего тянет вниз! Упираться приходится — аж спинка сиденья трещит... И почёму это на крутом спуске кажется, что тащишь танк на собственном горбу? Другое дело на подъеме. Вверх машина сама прет... Вверх никогда не страшно...

А вниз разве страшно? Подумаешь, тяжесть — средний танк! С такой ногой — да не удержать тормоза танка!.. Молодец, нога! Ты замечательная нога... Ты поможешь мне свести вниз этого железного черта, и я расскажу всем, какая ты у меня великолепная. Буду на тебя навертывать только стерильные портянки. Сапог на тебе буду чистить до зеркального блеска. Ночью на подушку класть стану, а голова пусть на матрасе мается, раз она у меня такая дурная... Слышишь, нога, я готов простить тебе даже субботнюю твою' вину, когда ты наступила на Наташину туфельку...

Какая же у нас скорость?.. Три километра — вот перестраховщики! На карачках быстрее сползешь. Ну-ка, нога, набросим пару километров. Хорошо. Еще пару...

Просто замечательно! Секунды у нас теперь золотые. Многое нам могут простить, а одну секунду опоздания не простят...» ,

— Осторожно, Виктор, не спеши! Скат обледенелый. Поволокет юзом — будем в овраге вверх лапами.

«...Слышишь, нога, что командир сказал? Он зря не скажет. Давай уж потише — потом наверстаем... Вот она, дорожка. Теперь за тобой слово, рука-рученька... Хоть ты и побаливаешь, а вывернуть надо по идеальной кривой. Не дотянешь — в овраг поедем, перетянешь — юзом поползем... Чуешь, как гусеница забегает? То-то вовремя спохватилась. Все тебе подсказывать надо. Ты с ноги вон бери пример...

Вот и съехали...