Врата судьбы

– Может быть, речь шла о чьем-то молодом родственнике, который что-то увез с собой в Оксфорд или Кембридж? – предположил Томми.

– Возможно, но мне кажется, ты ошибаешься.

– А о самой Мэри Джордан кто-нибудь говорил?

– Только слухи пересказывали – никто точно не знает, что она была немецкой шпионкой, но все слышали об этом от своих бабушек, двоюродных тетушек, двоюродных сестер матушек или от приятеля дядюшки Джона, который служил во флоте и знал это наверняка.

– А они не говорили о том, как умерла Мэри?

– Все они связывали ее смерть с эпизодом с листьями наперстянки и шпината. Все выздоровели, кроме нее.

– Очень интересно, – заметил Томми. – Обстановка другая, а рассказ все тот же.

– И они высказали массу всяких идей, – продолжила Таппенс. – Дама, которую звали Бесси, сказала: «Знаете ли, со мной об этом говорила только моя бабушка, но все произошло задолго до нее, так что многие детали она вполне могла перепутать. Я уверена, что она это часто делала». Знаешь, Томми, когда все начинают говорить одновременно, то это здорово все путает. Все разом говорили о шпионах, пикниках, ядах и о прочей ерунде. Я так и не смогла выяснить точные подробности, потому что никто, естественно, не помнит, когда именно им это рассказала их бабушка. Если та говорит, что в тот момент ей было только шестнадцать и рассказ произвел на нее колоссальное впечатление, то надо прежде всего понять, сколько же этой бабушке сейчас, когда она сама это рассказывает. Она может сказать, что ей девяносто, потому что в таком возрасте люди любят прибавлять себе лишние годы после того, как им исполняется восемьдесят, а если ей где-то около семидесяти, то она вполне может сказать, что ей пятьдесят два.

– Мэри Джордан, – задумчиво процитировал Томми, – не умерла своей смертью. У него были подозрения. Интересно, рассказал ли он о них полицейским.

– Ты говоришь об Александре?

– Да. И может быть, именно из-за этих подозрений Паркинсон слишком много говорил. Он просто обязан был умереть.

– Здесь многое зависит от Александра, правда?

– Мы знаем точно, когда он умер, благодаря дате на его памятнике. А вот Мэри Джордан… мы так и не знаем, когда и от чего. Но, в конце концов, мы это выясним, – сказал Томми. – Надо просто составить несколько списков имен, дат и того, что ты слышала. Знаешь, ты будешь сильно удивлена. Удивлена тем, что можно выяснить, проверив несколько случайно произнесенных слов.

– Мне кажется, что у тебя масса полезных друзей, – с завистью сказала Таппенс.

– У тебя тоже.

– Ты не прав, – ответила миссис Бересфорд.

– Нет, прав. А кроме того, ты умеешь заставлять людей шевелиться, – заверил ее муж. – Вот ты пришла к старушке с именинным альбомом – и почти сразу же начинаешь общаться с массой людей в этом доме для престарелых, или как он там называется. И они рассказывают тебе о том, что происходило во времена двоюродных тетушек, прабабушек, дядюшек Джонов, крестных и, возможно, во времена того самого морского адмирала, который и начал рассказывать эти шпионские истории. Как только мы сможем привязаться к каким-нибудь датам и продолжить наши расспросы, то вполне сможем получить… какой-то результат. Кто знает.

– Интересно, кто были эти молодые люди из Оксфорда и Кембриджа, о которых говорили, что они что-то спрятали?

– Они мало похожи на шпионов, – сказал Томми.

– Да, ты прав, – согласилась Таппенс.

– Не забывай о врачах и старых священниках, – напомнил Бересфорд. – С ними, наверное, тоже стоит поговорить, но я не знаю, что это может нам дать. Все это случилось слишком давно. Мы крайне далеки от разгадки. Мы даже не знаем… С тобой никто больше не пытался шутить, Таппенс?

– Ты хочешь спросить, не покушался ли кто-нибудь на мою жизнь за последние два дня? Нет, никто. Никто не приглашал меня на пикник, с тормозами в машине все в порядке, в сарайчике для инвентаря стоит банка с гербицидом, но ее пока никто не открывал.

– Думаю, что Исаак хранит ее там на тот случай, если ты однажды появишься на улице с сэндвичем в руках.

– Бедный Исаак, – заметила Таппенс. – Ты не должен говорить о нем плохо. Он стал одним из моих самых лучших друзей. Знаешь, это напомнило мне…

– И о чем же это тебе напомнило?

– Не могу вспомнить, – ответила Таппенс, хлопая ресницами. – Когда ты заговорил об Исааке, это мне о чем-то напомнило.

– Боже! – произнес Томми с глубоким вздохом.

– Про одну старушку, – продолжила Таппенс. – Говорили, что каждый вечер она прятала драгоценности в свои митенки[47]. Кажется, сережки. Это была та, которая думала, что все хотят ее отравить. А кто-то помнит кого-то, кто складывал вещи в коробку для сбора милостыни. А еще рассказывают о фаянсовой штуке… знаешь, бывают такие для сбора денег в пользу беспризорников, о чем на ней и было написано. Так вот, одна женщина складывала в нее пятифунтовые бумажки, с тем чтобы всегда иметь под рукой кое-какие сбережения, а когда кружка наполнялась, то покупала такую же новую, а старую разбивала.

– И, я думаю, сама тратила эти денежки, – предположил Томми.