Воскрешение Лазаря

В Инангу, - продолжала Ирина, - мы поехали ровно через два месяца. Человеком Кротов оказался весьма деловым, я его недооценивала. Во-первых, он разыскал в Инте адрес лагерного охранника и, заранее списавшись, нанял его нас сопровождать. Оплата - частично деньгами, частично водкой: в день одна бутылка. Тот же охранник взялся найти железнодорожника с ручной дрезиной, на которой мы могли бы доехать до лагеря и вернуться обратно: других дорог там не было. В общем, в Кротове был не только напор - что можно было сделать, не выезжая из Старой Ладоги, он сделал. Билеты на поезд брала я, - рассказывала дальше Ирина, - соответственно, число помню точно - пятое августа. Деньги у меня тогда были, и я взяла места в купе, чем Кротов остался недоволен, заявил, что плацкарты было бы достаточно, купе - никому не нужная роскошь. Наверное, и вправду ненужная, если учесть, куда и зачем мы ехали. Сейчас я думаю, что заказала купе, потому что хоть и боялась, но, выходит, ждала, что он предложит мне руку и сердце, а в купе, согласитесь, антураж более подходящий. Но с женитьбой, слава Богу, обошлось; ехали мы почти двое суток, времени и возможностей у него было достаточно - треть пути мы оставались в купе вдвоем, без соседей, но он на брачную тему и не заговаривал. Я успокоилась, поняла, что дура - и это надолго.

В Инте на вокзале нас встретил завербованный охранник - грязный, оборванный человек; вдобавок он был вдребезги пьян, просто лыка не вязал. Когда взялся за мой чемодан, его повело и он чуть было не свалился с платформы - Кротов удержал его в последний момент. Тут я и очнулась, поняла, что мы затеяли форменное безумие, главное, оно никому не нужно, меньше всего - отцу. Наверное, мне тогда не следовало уходить с вокзала, а дождаться первого поезда на Москву и ехать обратно. Но из-за брачных подозрений я перед Кротовым чувствовала вину и дала уговорить себя пойти в гостиницу. Решила, что и там вполне безопасно. Завтра утром скажу, что никуда ни при каких условиях не еду, и сделать со мной ничего будет нельзя. Кротов с охранником довели меня до гостиницы "Воркута", благо она была здесь же, на привокзальной площади, и ушли, им еще надо было встретиться с железнодорожником, окончательно договориться и осмотреть дрезину.

Я боялась, что в "Воркуте" нет мест или есть, но лишь для командировочных, однако хватило десятки в паспорте, и нашлась койка в пустом двухместном номере на четвертом этаже. Даже не понадобилось платить за него целиком, хотя все три дня, что я тогда прожила в Инте, ко мне никого не подселяли. Поднявшись в номер, я приняла душ, для порядка подкрасилась, но вещи разбирать не стала зачем, если завтра уезжаю. На первом этаже гостиницы был ресторан, я там чего-то съела, купила местные газеты и пошла к себе. Сначала читала, потом задремала и проснулась уже ночью от стука в дверь. Открыла, вижу - Кротов. Причем явно пьян, пожалуй, поменьше охранника, но тоже хорошо.

Объясняться с мужиком, когда он в подобном состоянии, глупо, мне, однако, было не до политеса, я хотела одного - что называется, поставить точки над "i". Едва он вошел, сел, сразу же ему заявила, что в Инангу не поеду, наоборот, завтра возвращаюсь в Москву. И тут он, ничего не говоря, вдруг становится передо мной на колени и начинает плакать. Это было настолько неожиданно, что в первую минуту я решила, что он издевается. Он стоял, плакал, а потом все так же на коленях стал ко мне подползать. Больше он не молчал, а какой-то скороговоркой упрашивал меня не уезжать, не отказываться, и раз мы здесь, в Инте, раз добрались сюда, добить дело. "Ведь ваш отец, - повторял он, - рядом, и мы должны, обязаны пусть мертвого, но освободить его!"

К номеру со слезами и коленями я, конечно, не готовилась, но то ли он фальшивил, то ли еще что, во всяком случае, поддаваться на его пьяные уговоры я по-прежнему не собиралась. Думаю, он увидел, что не сработало, а может быть, просто заболели коленки, не знаю, но он повалился на бок, выпростал из-под себя ноги и теперь сидел на попе прямо у моей кровати. И сейчас и раньше плакал он совершенно по-детски, всхлипывал, шмыгал носом, размазывал слезы по лицу, а в перерывах объяснял, что очень-очень перед моим отцом виноват. И исправить ничего нельзя. Но если мы найдем Серегина и перезахороним, он хотя бы отчасти свою вину перед ним загладит.