Воскрешение Лазаря

Шаров Владимир Воскрешение Лазаря

Владимир Шаров

Воскрешение Лазаря

Роман

Памяти Саши Городецкого

7 апреля 1994 года. Анюта, дочка, что бы ты ни думала, особого чувства правоты во мне нет. Во всяком случае, пока. И Машку, и тебя я очень люблю и, естественно, хочу, чтобы вы жили долго и счастливо. И, конечно, я хочу, чтобы у вас тоже были дети, и так это длилось и длилось, ведь, несмотря ни на что, жизнь - замечательный дар.

В отрочестве, как и многие, я часто думал о смерти. Хотя дочерей тогда у меня не было и в проекте, я считал, что лишь вы - верный, надежный способ ее обойти. И раньше, и сейчас я убежден, что целая жизнь - это жизнь рода, иначе трудно понять, что и для чего, есть ли во всем смысл. Жизнь одного человека чересчур коротка. Маленькие таблички с именами, что мы подвешиваем к ветвям родословного древа, - те же листья, каждой осенью они опадают, а следующей весной проклевываются другие листья, другое их поколение, дерево же живет и живет.

В Пятикнижии Моисеевом едва ли не пятую его часть занимают родословные таблицы. Видно, что откровение длилось много сотен лет и много поколений. Это был очень долгий путь от Авраама до сегодняшнего дня, и этот путь мы должны были пройти. Каждый из нас должен был родиться, прожить жизнь и умереть, должен был радоваться и горевать, и только по мере и в меру того, что мы пережили, нам давались новые части откровения. Похоже, и Господь не мог нарушить природный ход, природный темп жизни. Тот ее ритм, где на место детства человека приходило время, когда он уже сам мог зачать ребенка, сам породить новую жизнь и новое детство. Богу приходилось терпеливо ждать, когда человек, услышав благую весть, хотя бы отчасти поймет ее правильно, когда из его слов будет толк, а не море крови, пролитой с верой, что Господу она угодна. Человек устроен так, что стоит в нем что-то сломать - все равно, что и ради чего, - он разом теряет ориентиры. Просто-напросто забывает, что можно, а что нельзя никогда и ни при каких обстоятельствах. Тогда зло, которое есть в каждом из нас, буквально хлещет.

Еще одна вещь, Аня, о которой я сейчас, живя рядом с кладбищем, много думаю. Похоже, существуют три истории, три ее площадки, мы же одновременно умудряемся быть и тут, и там - в общем, везде. Настоящий эквилибр. Первая горизонтальная, на ней - наши отношения с современниками. Она очень тесная. Словно в переполненном автобусе, здесь тебе то и дело наступают на ноги, здесь нет и не бывает необходимого любому своего, частного, личного пространства. Из-за того, что чужие при первой возможности нарушают границу, лезут на твою территорию, эта история очень нервная, взвинченная, и еще она вся какая-то тактическая: бесконечные столкновения, ссоры. В одних побеждаешь ты, в других - твой противник, и всегда надо быть начеку. Бессмысленными стычками жизнь разбита на тысячи кусочков, и, кроме них, в ней больше ничего нет. Ты, конечно, строишь планы, но это воздушные замки, потому что через минуту снова автобус с кучей народу, и снова тебя толкают и ходят по ногам.

Недавно мне в голову пришла одна мысль, касающаяся аристократии, она и выстроила вторую площадку. Я понял, что есть другая, как бы вертикальная история. Настоящее - слишком коротко, такая стремительно бегущая точка, и то, что в ней не помещается, на ходу видится смутно. Мы знаем, что вокруг что-то есть, но понять - что, в нас нет ни нужды, ни сил. Однако когда смотришь на галерею чьих-нибудь фамильных портретов, понимаешь, что жизнь началась не сегодня и не завтра кончится, герой ты или просто, тихо прожив жизнь, продлил род, - важно, что не будь хотя бы одной ступени или колена, история бы пресеклась. Они равны уже поэтому. В общем, тут многое понятней и справедливости больше. Вдобавок вертикаль штука не тесная, каждый дает жить каждому.

В последнюю третью площадку я отделяю то, что касается отношений между Богом и человеком. Сравнивать ее с двумя первыми не буду. Достаточно сказать, что в мире, когда ты молишься, когда разговариваешь с Богом, есть только ты и Он.

Теперь, Анюта, попытаюсь ответить на твой вопрос: как живу. От мамы ты, кажется, знаешь, что я не решился поселиться прямо на кладбище, в ограде могилы отца. Места там мало: три могилы на четырех квадратных метрах, и, значит, сколько ни исхитряйся, все время пришлось бы ходить по чьему-то праху. Мы купили этот участок уже после смерти отца, за день до того, как из Донского крематория надо было забирать урну. Отец очень любил Рузу. Последние шесть лет приезжал сюда каждую осень и жил по месяцу-полтора в актерском Доме творчества. Сейчас я иногда там бываю, звоню по телефону, и вот, хотя прошло семнадцать лет, отца не забыли и вспоминают на редкость тепло.