Воскрешение Лазаря

Сестра про ее отношения с отцом знала, потому на Ирину и давила. Но в тот раз не без помощи прокурора Ирина отбилась, и вдруг через полгода к ним домой приезжает некий Василий Кротов и начинает объяснять, что он пять лет просидел с ее отцом в одном лагере - Инанге, был его учеником, более того, Иринин отец умер фактически у него на руках. Сейчас он, Кротов, живет недалеко от Ленинграда, в Старой Ладоге, руководит в местном клубе хором и оркестром народных инструментов, в Москву же приехал на три дня специально, чтобы разыскать Ирину и рассказать о последних годах Серегина. Ирина, естественно, оставила Кротова у себя, и трое суток они, почти не прерываясь, проговорили. Чаще вдвоем, но иногда к ним присоединялась ее сестра и отсидевший свои десять лет школьный приятель.

Об Иринином отце Кротов, будто что-то ему мешало, рассказывал неровно, бывало, и путался, но она его не направляла, просто слушала, даже вопросов не задавала. Правда, мне, Аня, она однажды сказала, что логику в рассказе Кротова видела. Начал он с того, что они были соседями по нарам и ее отец месяца через два после этапа вдруг сказал, что в тюрьме боялся зоны, думал, что не выдержит, а оказалось, что и здесь жизнь. В лагере немало людей, которые ему интересны, и вообще может оказаться так, что эти страдания всем нам необходимы. Сектанты правы, они - преддверие спасения, вдобавок страдания позволяют лучше понять, дают больше права судить о мире, в котором мы живем.

Следом, без перехода, Кротов стал ей доказывать, что жизнь в лагере и впрямь была почти как на воле. По соседству оловянный рудник, а рядом - другой лагерь для немцев-военнопленных; и вот к 45-му году получилось, что в немецкой зоне идейных нацистов и тех, кому Гитлер не нравился, ровно пятьдесят на пятьдесят. Естественно, началась война за власть и за хлебные места. Нацисты были организованы лучше, у них сохранились даже прежние чины и звания, но пару месяцев антифашисты держались - надеялись, что ВОХРА им поможет. Все равно шаг за шагом они отступали, и крови было немало - чуть не каждый день за бараком находили по одному-два трупа. А потом пришел новый этап сплошь из эсэсовцев, и антифашистов окончательно задавили. Охрана нацистам позже нарадоваться не могла - дисциплина стала, словно в Кремлевском полку, и производительность труда выросла вдвое.

Оставив немцев в покое, Кротов снова вернулся к Серегину: сказал, что в их лагере, благо он был инвалидный и на общие работы никого не гоняли, ее отец, особенно когда чувствовал себя неплохо, много занимался, написал больше десятка работ, причем некоторые считал самыми важными из сделанного им в жизни. Кроме того, на зоне у него, как и в Тарту, были ученики. Он им читал общие курсы по философии, по истории, по теологии, давал читать и собственные работы из тех, что были написаны уже в лагере.

Ни Кротов, ни она тогда почти не спали, пили чашку за чашкой крепкий, почти чифирь, чай и разговаривали. Покончив с немцами, Кротов теперь говорил только о ее отце, говорил обстоятельно, не сбиваясь, ни на что не отвлекаясь, и все равно чего-то важного Ирина ухватить не могла. Это несомненно был ее отец, она легко узнавала одну деталь за другой, несомненно, и что к человеку, который сейчас сидел напротив нее, прихлебывал из чашки чай, ее отец был очень привязан, может быть, даже его любил, и она не понимала, почему к тому, что она сама знала об отце, рассказы Кротова ничего не добавляют. В ее памяти о нем ничего не меняют.

Отца арестовали еще в 40-м в Эстонии, где он с 25-го года был профессором Тартуского университета, читал курсы православной теологии и истории православной церкви. Дальше началась война, и любые ее попытки хоть что-нибудь о нем узнать оказывались тщетны. Возможно, она была недостаточно настойчива. В 41-м году у Ирины дважды подряд не приняли для него посылку, и соседи сказали, что, значит, - отца в живых нет. И вот вдруг Кротов вслед за прокурором ей говорит, что отец прожил в Инанге до 49-го года. Конечно, ей было стыдно, что его рассказ к жизни отца она прибавить не в состоянии, что у нее не получается привыкнуть к тому, что отец жил и после начала войны.

К человеку, о котором рассказывал Кротов, она не умела приноровиться. У него была другая, незнакомая ей жизнь, другие ученики, другие близкие люди. В этой жизни для нее самой места не находилось и взяться ему тоже было неоткуда, немудрено, что с тем, что говорил Кротов, ей было так нелегко сладить.