Ворон

Односложное “Да?”, которым завершаются 4-5-е стихи XIV строфы, выглядит не иначе, как “довеском” для рифмы (так называемая втычка). Фраза из той же строфы “Пей, о пей тот сладкий отдых!” (83) звучит не по-русски.

Глубинный символический смысл, заключенный в вопросе героя “Is there — is there balm in Gilead?” (XV, 89), в русском переводе исчезает — два “протокольных” вопроса брюсовского героя очень плохо коррелируют не только с оригиналом, но и друг с другом:

1. “В Галааде мир найду я?”

2. “Свой бальзам найду, когда?”

Здесь, как видим, пути героев американского и русского “Ворона” резко расходятся — один ищет исцеления, другой — мира, причем если первый прибегает к иносказанию, то второй формулирует свои вопросы “в лоб”. Следует подчеркнуть особую бестактность второго вопроса с его требованием указать сроки получения “бальзама”. Таким образом, текст с языка высокой поэзии переводится на язык плоской прозы, причем переводчик оказывается к тому же и плохим интерпретатором. Стоит однако отметить, что Брюсов первым из русских переводчиков снял табу со слова “Галаад”.

XVI строфа — лучшая в этом ряду — с романтическим пафосом:

«Вещий! — я вскричал. — Зачем он — прибыл, птица или демон?
Ради Неба, что над нами, часа Страшного Суда,
Скажет пусть душе печальной: я, в Раю, в отчизне дальной,
Встречу ль образ идеальный, что меж ангелов всегда?
Чистый образ, что “Ленора” ангелы зовут всегда?»
Ворон: “Больше никогда!”

Но и она небезупречна. Вместо прямого обращения к Ворону — каскад косвенных вопросов и добавленный переводчиком “час Страшного Суда” (92).

Единоначатие XV-XVI строф в переводе сохранено.

Финальная строфа 1915 г. гораздо ближе к оригиналу, чем строфа 1905 г. Устранены практически все из отмеченных недостатков, для концевых слов года создан новый, более абстрактный временной контекст:

И, как будто с бюстом слит он, все сидит он, все сидит он,
Черный ворон, там, над входом, с белым бюстом слит всегда.
Светом лампы озаренный, смотрит, словно демон сонный;
Тень ложится удлиненно, на полу дрожит года,
И не встать душе из тени, что, дрожа, лежит года, —
Знаю, больше никогда!

Ключевая метафора переводчиком сохранена: “Вынь из сердца клюв!”

Вывод. По своим художественным достоинствам новая редакция перевода Брюсова, как минимум, на порядок выше текста 1905 г. Появляется отсутствовавшая ранее сквозная рифма (на -го), кардинальной перестройке подверглась и вторая часть стихотворения со сквозной рифмой на -да. (Нет ни одной строфы, механически перенесенной из одного текста в другой.) Образный ряд пополнился новыми убедительными находками, переводчик без сожаления расстался с вычурными образами и фантазиями, о которых речь шла выше. Полный отказ от метода “забегания вперед”, от комментария пошел на пользу новой редакции.