Вольтер

Конечно, выбор Вольтером этих жанров был продиктован не только соображениями осторожности. Но то, что он таким образом стал маскировать свои взгляды, несомненно, связано с переменами, быстро происшедшими в герцоге Орлеанском. Политическая линия начала регентства, противостоящая политике конца прошлого царствования, продолжалась, к сожалению, очень недолго. Причины тому были и крупные и мелкие. Страх перед иезуитами, с одной стороны, и, с другой, — гораздо более оправданный, — перед усилившимися религиозными распрями — янсенисты отличались еще большей нетерпимостью, — влияние аббата Дюбуа, стремившегося стать кардиналом, заставили Орлеанского отказаться от сопротивления булле «Unigitus». Уже декларацией от 7 октября 1717 года он запретил печатные издания, которые можно было заподозрить в неуважении к папе. Напрасно Сен-Симон втолковывал регенту то, что он и сам понимал раньше: булла ограничивала права французского престола. Избежать этой декларации было тем легче, что прежде Климентий XI буллы не одобрял. Но теперь Рим получил полную свободу действий, а Орлеанский в награду за покорность — папское послание с требованием полного подчинения булле.

Эти действия регента вызвали волну всеобщего недовольства и оппозицию со стороны парламента. Раз так, обещание, данное Орлеанским 2 сентября 1715-го, — не предпринимать ничего, касающегося общественного блага без их совета, мудрых указаний, — было беззастенчиво нарушено. В 1718-м, как в 1667-м, парламентам снова запрещено вмешиваться в дела управления государством, дела финансовые. О праве «представления» больше и речи быть не могло.

Недовольство общества регентом еще усилилось. В декабре 1718-го был раскрыт заговор против него, в котором принимали участие и иезуиты. Несмотря на преследования авторов, Францию еще больше наводняли памфлеты, жестоко высмеивающие регента.

К тому же Филипп Орлеанский сблизился с папой и объявил войну своему тезке Филиппу V, королю испанскому. Не состоялся и предполагавшийся брак Людовика XV с инфантой испанской, хотя она четырехлетней девочкой приезжала во Францию.

В 1720-м из-за краха системы Ло регенту грозило свержение. Возник даже проект выкрасть короля во время его прогулки в Венсеннском лесу и объявить совершеннолетним. Регент и его приближенные приняли крутые меры, наводнили улицы Парижа войсками, и взрыва не произошло.

Но словно бы другой человек, а не тот, которым был он прежде, добиваясь от парламента утверждения нового проекта и получив отказ, обозвал президента де Месма старой свиньей, послал его подальше и получил в ответ.

— Монсеньёр, я не раз имел честь беседовать с королем, но и он не позволял себе подобных выражений…

Тогда регент пригрозил выслать весь парламент из Парижа. Меем заявил, что ни один советник, ни один чиновник не тронется с места.

Намерение тем не менее было осуществлено. Прежде чем выслать парламент в Понтуан, Орлеанский предусмотрительно переехал со своей семьей в Версаль и туда же перевез Людовика XV. Это тоже придумал Дюбуа, злой гений регента и регентства. Так или иначе все вернулось на круги своя. Никто уже не вспоминал о коротенькой оттепели после суровой зимы.

Регент власть удержал, но популярность потерял окончательно. Буря памфлетов на его политику и личную безнравственность, безбожие, несмотря на репрессии, стала свирепствовать с еще большей силой. Распространялись уже и листовки «Долой тирана!», А наряду с этим снова ожила иллюзия справедливого монарха. Те же, кто требовал свержения Орлеанского, еще громче кричали: «Да здравствует король!», словно при правлении Людовика XV их ожидала лучшая участь.

Иллюзии должны были кончиться зато у самого регента. Сослав после 1720-го и «висельников», он был мертв как государственный деятель, как личность, несомненно яркая прежде, еще до того, как от апоплексического удара умер физически. И привычное объяснение — неслыханная распущенность погубила в нем справедливого правителя, — требует серьезных поправок. Невозможность при том же абсолютизме сделать страну богатой, народ — счастливым, установить терпимость и равенство, тяжело переживаемая потеря им популярности заставляли Орлеанского, несмотря на пошатнувшееся здоровье, по-прежнему предаваться пьянству и любовным утехам, словно радостно идя навстречу смерти. Между тем это давало еще большие козыри его противникам. Критика личных недостатков регента поддерживала атаку все большей и большей реакционности его правления.