Вольтер

Для начала Орлеанский вернул парламенту Франции отобранное у него Людовиком XIV право «представления», утверждение государственной власти. Без этого герцог не смог бы и сам вопреки королевскому завещанию стать регентом. Не случайно речь, произнесенная Филиппом на заседании 2 сентября, поддержали не только принцы крови, но и д’Агессо, и генеральный адвокат Омер Жоли де Флери. Герцог тогда же обещал вернуть не одному парламенту Франции, а и провинциальным парламентам все утраченные ими права. И не только обещал, но обещание выполнил.

В первые годы регентства надежды, которые на него возлагали, были даже превзойдены. Уже 5 сентября 1715 года единовластных министров заменили шесть советов: военно-морской, финансовый, торговый, иностранных и внутренних дел, дел духовных. Это ослабило деспотическую централизацию. В 1716-м Конде, принц крови, обратился к регенту с просьбой отнять у легитимированных принцев данные им покойным королем права. Орлеанский пошел дальше. Эдиктом от 8 июня 1717 года утверждались права нации. При прекращении династии королевская семья лишилась права распоряжаться короной — только нация могла найти выход из этого несчастья разумным выбором короля. Парламентам была возвращена вся полнота их прежней деятельности. Может быть, всего поразительней эдикт от 7 декабря 1715 года: регент не побоялся раскрыть перед Францией беспорядочное состояние государственных финансов… Не удивительно, что поговаривали уже и о созыве давно упраздненных Генеральных штатов. Это была любимая идея оппозиционно настроенного по отношению к покойному королю герцога Сен-Симона, друга регента, без помощи которого он мог бы и не выиграть битвы в парламенте. Для спасения государства от полного банкротства назначили комиссию под председательством известных финансистов братьев Пари. Уменьшили проценты с государственных бумаг, жалованье чиновникам, сократили их число. Стали чеканить монету низкого достоинства. Счетные книги велись теперь в двух экземплярах. Забота регента и его помощника о подъеме разоренного донельзя народного хозяйства выразилась и в покровительстве, оказываемом промышленности, торговле, земледелию. Разделив народное возмущение откупщиками, регент их прижал и наиболее злостных выставил у позорного столба с дощечкой «Гонитель народа» на груди.

Но принятые меры положения не спасли. К концу 1716-го государственный дефицит выразился в сумме 93 миллионов франков. Нищета низов общества не уменьшилась. Отсюда и восторг, с которым регент, чьи добрые намерения несомненны, принял систему Ло, шотландского экономиста, который тоже искренне хотел превратить Францию в самую богатую страну Европы. Крах системы привел к полному разорению тех, кто рассчитывал разбогатеть, и окончательно уронил регента в глазах всех слоев общества. Но это было потом.

Пока же Орлеанского благословляли и больше всего за перемены в религиозной политике. Он не столько облегчил положение гонимых покойником сект, но освободил из тюрьмы многих янсенистов. Недаром Людовик XIV считая их республиканской партией в церкви. Регент изгнал за пределы Франции ненавидимого всеми духовника покойного короля Телье. Вернул из ссылки кардинала Ноайля и назначил его председателем совета по духовным делам, а тот был давним защитником янсенистов. Был даже поднят вопрос об изгнании ордена иезуитов. Но и сейчас их лишили права исповедовать и проповедовать, что тоже немало. Возник еще более радикальный проект возвращения во Францию гугенотов, окончательно изгнанных после отмены Людовиком XIV Нантского эдикта Генриха IV. Сперва отрицательное отношение регента к булле «Unigitus» — тогда фокусу всех религиозных распрей — выразилось даже в том, что по приказу Орлеанского рукой палача были сожжены брошюры, ее поддерживающие.

Надо стать на точку зрения верующих в бога-отца и бога-сына, почитающих апостолов и святых французов того времени, и сразу станет понятным их недовольство Версалем и Римом. Легко сказать, булла осуждала даже учения апостола Павла и святого Августина! Парламентам были разосланы приказы уничтожать книги, противоречащие булле, а ей противоречило решительно все, и наказывать за книги, которые еще только должны были выйти. Сам по себе этот диктат, оскорблявший достоинство парижского парламента в дополнение к тому, что его заставляли узаконивать побочных сыновей короля, возмутил председателя и советников.

Конечно, не все отваживались на открытое сопротивление. На собрании епископов сорок высказались за буллу, четырнадцать — против нее. Ведь Сорбонне, не принявшей буллы, велели внести ее в реестр.

Не одни духовные, но и светские французы тоже разбились на два лагеря. Симптоматично, что после прихода Филиппа Орлеанского к власти противники буллы с!али носить значки «Регентдтво» или «Конституция».