Вольтер

Между тем «Я видел» написал вовсе не он, а Лебрюн, если верить автору последней большой французской биографии Вольтера — Жану Орьё (Париж, 1966). Напуганный опасным успехом памфлета, этот литератор свалил свое авторство на Аруэ. Лебрюн к тому же добивался, чтобы поставили оперу по его либретто «Влюбленный Гиппократ», а если бы узнали, что его перу принадлежит «Я видел», спектакль бы наверняка запретили.

Регент был как нельзя более недоволен этим ударом и счел удобным приписать памфлет человеку, достаточно насолившему ему «Царствующим ребенком», где изобличалась преступная связь Орлеанского с дочерью.

Увидев однажды ненавистного поэта у Пале-Рояля, герцог подозвал его и спросил:

— Месье Аруэ, бьюсь об заклад, что заставлю вас увидеть то, чего вы еще не видели.

Это был явный намек на «Я видел», и поэт его понял. Тем не менее он с невинным видом спросил:

— Что же это, монсеньёр?

— Бастилию.

— А, монсеньёр, оставьте ее для тех, кто уже видел! Предложение, однако, не помогло. По одной версии 17-го, по другой — 16 мая 1717 года сьер Аруэ был арестован и препровожден в Бастилию. Сохранилось подлинное письмо Филиппа Орлеанского от 15 мая 1717 года с таковым распоряжением. Был и приказ «царствующего ребенка».

Д’Аржансон, интендант, или начальник, полиции, был отцом двух друзей Франсуа Мари, свойственником маркиза де Комартена. Казалось бы, его можно не опасаться. Но он был служакой и подписал ордер на арест мнимого автора «Я видел», Аруэ-сына, предъявленный тому в собственной квартире.

Арестованный сохранил еще столько присутствия духа, что описал невеселую историю в стихах.

Но зато он вышел из себя и вскочил как бешеный, когда уже в Бастилии полицейский комиссар Изабо спросил, что ему сделал регент.

— Как, вы не знаете, что мне сделал регент? Он меня выслал за то, что я рассказал публике о его Мессалине! (Есть данные, что к «Мессалине» было добавлено «проститутка» — речь шла о герцогине Беррийской.)

И тут Франсуа Мари Аруэ, как мог в подобных условиях, отомстил за преследования, пустив в ход оружие, которым владел превосходно, — неистощимую на выдумки изобретательность.

Изабо спросил узника, где его бумаги.

— В моем бюро.

— Не верю. У вас есть другие. Где они?

Тут-то у Франсуа Мари и родилась дьявольская идея.

— В уборных, — ответил он.

Более точных указании не последовало. При всем несовершенстве тогдашней канализации уборные были на каждой улице, если не в каждом доме. 21 мая комиссар Изабо получил привилегию обыскать отхожие места. Ничего, разумеется, не обнаружив, он доложил шефу, по всей видимости тому же д’Аржансону.

— Ищите до конца! — распорядился интендант.

Поиски продолжались с тем же результатом, пока Изабо, догадавшись, что узник зло над ним подшутил, не объяснил это начальству.

Между тем шутнику живется в тюрьме несладко. Особенно светский человек страдает из-за отсутствия предметов туалета. Просит принести «два индийских платка — один для головы, другой для шеи, ночной чепец, помаду…» и прочее, столь же необходимое. Но не забывает и про Гомера, и про Вергилия, его «домашних богов».

Выручает, как всегда, неизменное средство — работа. Болезнь, неудачу, несчастье он даже в тюрьме искупает книгами, пером, свободой духа. Забывает все разочарования и невзгоды. Он создает… Казалось бы, даже нельзя предположить такой могучей страсти к работе у человека, который выглядит столь хрупким, болезненным и легкомысленным. Когда Франсуа Мари пишет, он тверд, упорен, даже упрям в своей несгибаемой воле, серьезен.

С ним обращаются строго. В камере нет бумаги, нет пера. Ну и что ж? Он пишет карандашом на полях и между строчками книг. Так была начата «Лига», которую потом под названием «Генриада» прочтет вся Европа. Он сочинял, засыпая на жесткой тюремной постели, просыпаясь, записывал. Если это не так, лжет в своих мемуарах комиссар полиции Эро. С ним не раз еще встретится Франсуа Мари Аруэ де Вольтер.

Между тем в Париже узника Бастилии не забыли. Вспоминали чаще всего, чтобы зло пророчить — он больше не увидит дневного света, его заточили в крепость пожизненно.

К счастью, слухи, сочетавшие жестокость и злорадство с лицемерными сожалениями, не оправдались. Покровителям поэта удалось добиться замены дальнейшего заключения короткой ссылкой. В снисходительности нельзя отказать и регенту. 11 апреля 1718 года, при первых лучах солнца, Франсуа Мари вышел из Бастилии.

Сохранилось — разумеется, не им написанное — письмо восьмилетнего Людовика XV коменданту тюрьмы де Бернавилю от 10 апреля 1718 года: «Я пишу Вам с ведома моего дяди герцога Орлеанского, регента, чтобы известить о моем распоряжении освободить сьера Аруэ, которого Вы по моему приказу содержите к моем замке, Бастилии… За это я прошу бога, чтобы воздал Вам…»

ГЛАВА 6 НАПИСАНО ВОЛЬТЕРОМ