Волнолом

— Видишь ли, сделать настоящую охранную светограмму — это работа, требующая серьёзной квалификации. И стоит она недёшево, специалистов мало. Вот, например, сейчас я видел ювелирную лавку — там все на совесть сделано. А в простых домах, которые на окраине… Если кто-то по дурости готов платить шарлатанам — это его проблемы. По-моему, все просто. Ну, хозяюшка, чего же ты хмуришься? Не соврал ведь, объяснил все, как есть.

— Вижу, что не соврали, сударь. И простите, если поперёк что скажу. Только ведь шарлатанам не по дурости платят, а по неведению. Откуда же людям знать, как правильно все устроить, если те, кто светом всерьёз владеют, секреты промеж собою хранят? А коли уж поделятся с кем, то три шкуры взамен сдирают.

— Ну-ну, не преувеличивай. Да, светопись доступна не каждому. Это, однако, не чьи-то происки, а законы природы. Врождённый дар имеется не у всех. Что ж поделаешь? Но если он есть — пожалуйста, иди учись, чтобы использовать его эффективно. Никто эти знания за семью замками не держит. В университеты, заметь, принимают даже простолюдинов.

— Может, и принимают. Только с дырой в кармане туда всё равно не сунешься. Да и сколько тех университетов — с десяток на всю страну наберётся?

Роберт подумал, что в этом она права. Учебных заведений, где преподают светопись, очень мало, и программа там сложная, нацеленная на то, чтобы студент стал мастером высочайшего класса. Отсутствуют, условно говоря, ремесленные училища для средних умов. Так уж повелось исстари.

Считается, что мастера света должны быть интеллектуальной элитой. Нельзя, мол, чтобы такие навыки достались глупцам. Звучит логично, но в результате многие, не попав в университет, пытаются развить дар на свой страх и риск, а потом шарлатанствуют по углам. Споры об этом идут не первый год и даже не первый век. Но официальная позиция неизменна: слабые самоучки — меньшее зло, чем сильные дураки.

Объяснять всё это травнице барон, конечно, не стал. Сказал примирительно:

— Пойми, абсолютного равенства не бывает. Это любого дела касается. Мы вот вспомнили с тобой про машины — они разве всем доступны? Тот же поезд хотя бы. Если в вагон не пустят, потому что на билет не хватило, тоже начнёшь возмущаться и руками махать?

— Нет, не начну, я тихая. — Она улыбнулась. — Зато там, где машины, шарлатанам меньше раздолья. Вот, положим, наскребла я всё-таки на билет, села в вагон, а он никуда не едет. Тут даже я пойму — дурят глупую девку. Без всякого дара соображу. Не то что с вашим светом заумным.

— А ведь и правда — хитрая, — заметил барон.

— Такая уж уродилась. А что же мы, сударь, с вами всё во дворе сидим? Пойдёмте в дом, обедать самое время. Картошечка с маслицем, да и ещё кой-чего найдётся.

— Прости, красавица. — Барон с сожалением развёл руками. — Пора мне, в городе ждут. Впрочем, я в ваших краях ещё неделю пробуду, а то и две. Может, как-нибудь загляну. Не выгонишь?

— Приезжайте, — просто сказала Яна. — Я буду рада.

Роберт поставил кружку на лавку, приподнял на прощание шляпу и зашагал обратно к дороге. Забрался в повозку, кивнул кучеру — можно ехать. Оглянулся на дом. Девушка, стоя у калитки, смотрела вслед.

Дрожки катили по наезженной колее, а Роберт фон Вальдхорн, советник кронпринца Альбрехта, вспоминал свой неожиданный диспут с сельской девчонкой. И думал о том, что последнее слово, как ни крути, осталось за ней.

Только когда лошадь добрела до моста, и солнце, окунувшись в реку, взметнуло сноп золотистых искр, барон встряхнулся. В двадцатый раз за день приложил ко лбу промокший платок и спросил возницу:

— А бабка у неё — тоже травница?

— Вроде того. Люди разное говорят.

— Разное? Например?

Возница пожал плечами, сплюнул в дорожную пыль и буркнул сквозь зубы:

— Ведьма.

Глава 9

Генрих проснулся около девяти. Выпил чаю и снова отправился в кабинет, чтобы дочитать рукопись.

Ночью ему привиделся весьма любопытный сон. Генрих словно бы сам пережил всё то, о чём успел прочесть накануне. Сон был подробный, поразительно яркий, насыщенный запахами. Даже теперь, после пробуждения, чудилось временами, что ноздри щекочет пыль, поднятая с дороги горячим ветром, а пот стекает по лбу.

Приснились, правда, и такие детали, которых не было в тексте. Например, полуобморок у развилки, когда барона окружил мрак. В рукописи ни о чём подобном не говорилось, и Генрих решил, что эта сцена порождена его собственным подсознанием. Такая вот реакция на события вчерашнего вечера, когда ему, Генриху, помстились чернильные тени в комнате.

Итак, если верить тексту, барон до своего отъезда в столицу навестил девушку ещё дважды. Та оказалась отнюдь не глупа, и беседы с ней запомнились аристократу надолго. Надо полагать, беседами дело не ограничилось, но эту тему автор деликатно обходил стороной. Впрочем, не нужно быть гением, чтобы сложить два и два. Травница из рукописи — это мать убитого аптекаря. А Роберт фон Вальдхорн, вероятно, его отец, не признавший ребёнка официально, но помогавший деньгами.