Волнолом

Лет десять назад принцесса Эмилия вдруг увлеклась техническими игрушками. Она, конечно, не копалась с гаечным ключом в механизмах, но постоянно требовала то показать ей машинное отделение парохода, то устроить экскурсию в мастерскую, то пустить за руль паровой повозки. И жаловалась, что пышные юбки, волочащиеся по полу, для таких забав совсем не подходят — мало того, что пачкаются, так ещё и цепляются за всё подряд. В общем, однажды дочь короля появилась на публике с укороченным подолом до середины голени. Ревнительницы традиций чуть в обморок не попадали, зато модницы схватили всё на лету. С тех пор каждый год линия отреза продвигалась как минимум ещё на полдюйма вверх и доползла уже до колен.

Библиотекарша, кутаясь в рыжую шубку, подбежала к Генриху. Он подал ей руку, помог залезть в экипаж. Едва сел рядом, как она спросила жадно:

— Герр фон Рау, а как расследование? Убийцу уже поймали? У нас все только об этом и говорят. Ко мне пристают с расспросами, но я ничего не рассказала, честное слово!

— Вы молодец, фройляйн Майреген. Я вам благодарен за помощь. Но убийца, к сожалению, ещё не найден.

— А рукопись вы прочли? И ту, вторую книжку? Там есть подсказки? А про чертополох догадались — при чём он тут? А мне расскажете?

Он рассмеялся, она тоже хихикнула. Сказала:

— Да-да, я помню! Секреты нельзя выпытывать.

— Но главную тайну я вам всё-таки выдам. Надеюсь только, вы не разочаруетесь. Дело теперь ведут другие сотрудники, а я — просто зритель.

— Ой, это вас вот так наказали?

— Ну что вы. Это меня вот так поощрили. Я с гораздо большим удовольствием проведу время с вами.

— Правда? Тогда я буду гордиться и важничать. Меня сопровождает мастер-эксперт! Правильно ведь? Так у вас на жетоне было написано?

— Ну да. Должность так называется.

— Значит, светописью владеете мастерски. Завидую вам!

— Точнее, раньше владел. Сейчас — только теоретически.

— А что случилось?

Она заглянула ему в глаза, и Генрих понял, что, пожалуй, впервые за двадцать лет этот вопрос ему задают не из праздного или научного любопытства, а просто с сочувствием и тревогой. И ответил, осторожно подбирая слова:

— Видите ли, я участвовал в научном эксперименте, но он окончился неудачно. С тех пор мои способности заблокированы. Наложено затворяющее клеймо.

— Ужас какой. Простите.

— Ничего страшного. Дело давнее.

Экипаж подкатил ко входу в городской парк. Нынешние гулянья были приурочены к юбилею университета, и народ валил валом, несмотря на мороз. Слышалась музыка и разноголосый гомон. Солнце проглядывало сквозь ветки, между деревьями пестрели гирлянды. На каждом шагу торговали выпечкой, калёными орехами, леденцами. Воздух пах ванилью, корицей и сладким дымом.

Генрих с зеленоглазкой, побродив немного между лотками, вышли к помосту, на котором подмороженный миннезингер в стилизованном средневековом наряде воспевал Прекрасную Даму и терзался из-за того, что та никогда ему не ответит. При этом клятвенно обещал не сдаваться и петь, пока не помрёт, аминь.

Дослушав, зашли погреться в павильончик, где предлагался горячий шоколад и глинтвейн. Устроились за крошечным деревянным столом, и Генрих спросил:

— Ну, и как вам эта… гм… вдохновенная песнь?

— Чувствую в ваших словах иронию. — Она погрозила пальцем. — Но не пугайтесь, я и сама не люблю, когда вот так заунывно. Просто голос у него уж больно красивый.

— Как это правильно называется? Ода?

— Плач любви — потому что чувство у него безответное. Заслуженный старинный жанр, между прочим. Ещё у миннезингеров бывает рассветная песня — альба, лейх, пастурель, воспевание времён года…

— Погодите, пастурель — это…

— Это когда пастушка и рыцарь. А само слово — из окситанского языка.

— Вы, оказывается, тоже мастер-эксперт.

— Представьте себе. Даже в университете все это изучала.

— Какой у вас, кстати, был факультет?

— История искусств.

— Серьёзно? А такой существует?

— Несколько лет уже. Правда, он пока самый маленький.

— Надо же. Как-то мимо меня прошло. Старею, наверно.

Генрих вздохнул и сделал добрый глоток глинтвейна. Спутница взглянула лукаво:

— Ну-ну, герр фон Рау, не надо кокетничать. Вы вовсе не старый.

— Тогда, знаете, у меня предложение. Называйте меня Генрихом. Если честно, я это «фон» терпеть не могу. А по именам — это, по-моему, вполне современно. Тем более мы с вами со вчерашнего дня — партнёры в расследовании.

— Тогда и вы меня называйте Анной. А почему не любите «фон»? Или вы так образцово скромны, что стесняетесь указания на дворянство?

— Дело не в скромности, просто обстоятельства так сложились. Дворянство моё — не наследное, а пожалованное. Отец был из бюргеров. Сам же я до двадцати трёх лет был Генрих Рау, без всяких «фон». А ту историю, после которой мне прилепили благородную приставку к фамилии, не хочется лишний раз вспоминать.

— Это связано с экспериментом, из-за которого?.. — Она не договорила.

— Да, с ним. Когда программу прикрыли, мне дали пинка под зад, а в утешение сунули дворянскую грамоту. Ну, и денег ещё — довольно приличную сумму, надо признать. Но это было совсем не то, к чему я тогда стремился.