Вода в решете. Апокриф колдуньи

Я признаю, что да, мне известно, что не далее как вчера местные достойные обыватели деревни Киноварь явились в ваш трибунал с просьбой, чтобы вы не связывали мои грехи с грехами просветленных, потому что у Вироне и Сальво и правда была сестра, но никто не слышал о ее судьбе с тех пор, как она сбежала с Интестини, убив на прощанье трактирщика Одорико. Скорее всего, она давно умерла в чужедальних странах, я же вопреки всей той лжи, что рассказываю, никак не могу ею быть, потому что, хотя женщины изнашиваются и увядают быстрее, чем мужчины, эта сестра все равно была бы еще в расцвете сил, тогда как я уже одной ногой стою в могиле. Заявляют они также, что знак бастарда, который я показывала вам для подтверждения своих слов, ничего не доказывает, ибо я могла сама выжечь его на своей коже или учинить какую-то иную гнусную штуку. Мои простодушные земляки утверждают, что приняли меня в деревню только под действием колдовства, ибо я злобная и хитрая ведьма, способная принимать чужой облик. Но теперь, по мере того как открываются мои дальнейшие поступки, вермилиане с ужасом и отвращением отворачиваются от меня, не видя во мне никакого сходства со своими богобоязненными женами и дочерьми. Но что я могу вам ответить на это, синьор, кроме того, что людям приятно верить в зло, пришедшее издалека, тогда как они сами со своими близкими остаются непорочными.

Итак, я повторяю, что, освободившись от чумы, я продолжала жить в хижине дровосека вместе с двумя верными козами, опасаясь, что если выйду на тракт, на меня падет гнев больных и умирающих, которые – как уже было сказано – ненавидели выздоравливающих и обвиняли их в умышленном рассеивании чумы. Впрочем, у меня не было сил на долгое странствие и я не смела показывать миру свое отвратительное тело. Я также не теряла надежды, что через какое-то время восстановлюсь и молодость вернется ко мне с новой весной. На эту блаженную мысль я потратила все лето и осень. Я выстругала себе крепкий посох, чтобы подпереть изношенные кости, а среди скудных пожитков дровосека нашла темный плащ. Я выкроила из него платье и платок, а из лоскутков и прочих тряпок сшила накидку, так что теперь походила на старуху, одну из тех, кто просит подаяние. Я собирала растущие неподалеку от хижины грибы, дикие ягоды и съедобные коренья, не заботясь о том, есть ли что-нибудь за густым лесом и кому он принадлежит. Не забывайте, что в то время миром владели смерть и отчаяние, и не было над нами ни герцога, ни патриарха; по крайней мере, я так думала, пока листья на деревьях не скукожились от холода и не опали. Потом земля затвердела и застыла камнем, и я едва могла размять окостеневшие члены, когда просыпалась на покрытом инеем полу. Я все еще каждое утро рассматривала себя в зеркале замерзшей воды, но как бы горячо я ни молилась и с какой яростью ни проклинала судьбу, я по-прежнему видела перед собой лицо старухи с лысым черепом, изуродованным следами чумы.

Вам также следует знать, что весна в том году выдалась поздней и затяжной, и очень многие люди, едва избежав ужаса мора, померли от холода и голода. Осенью некому было собирать урожай, и зерно сгнило на полях, а ветви виноградных лоз сломались под тяжестью гроздей, потому всем не хватало пищи. И казалось, что эти жестокие напасти, одна за другой обрушивающиеся на нашу страну, никогда не кончатся и каждая из них только предвещала новую, еще худшую.

Я ответствую, что меня не мучил голод, ибо я умела делать силки и ловить рыбу подо льдом; у меня было все необходимое, кроме моей молодости. Но нет, синьор, я не пошла на преступления, чтобы вернуть ее. И неправда, что именно тогда в округе начали гибнуть дети. Говорили, что они уходили в лес, привлеченные блеянием коз, ведь в то время много животных сбегало из загонов, зараженных чумой, и пряталось в лесной чаще, а затем, надеясь отведать козьего молока, брели меж остроконечных деревьев, пока не добирались до лесной хижины, где всегда горел огонь и пахло горячей едой. Ее хозяйка, добрая старушка, приглашала деток внутрь, чтобы они согрелись и немного подкрепились, прежде чем она отправит их обратно к опечаленным родителям. Затем она поила их настойкой из трав, кормила медовыми блинами, а когда они засыпали, сраженные усталостью и обильной пищей, перерезала им глотки и собирала молодую кровь в ведерко, полагая, что в кровавой купели к ней перейдет молодость и сила этих невинных существ и она избавится от прежней немощи. Но я ничего не знаю об этом, синьор, кроме того, что детей, если они неосмотрительно убегают в рощу, часто ждет погибель, и ничего нельзя с этим поделать. Так что умоляю вас, не натягивайте мне на спину шкуру этой несчастной старой жабы – если она действительно существовала, – набив ее чужими утратами, ненавистью и страхом.