Вода в решете. Апокриф колдуньи

Я ответствую – раз уж никакими жалобами или мольбами я не могу увести вас от вопросов, – что после смерти Одона с двойными желтыми отметинами на платье и бритой головой я была наказана у позорного столба. Затем меня, обнаженную до пояса, провезли по площадям и улицам, посадив задом на осле, а сорванцы, челядь и самые ревностные мерзавцы закидывали меня навозом и грушевыми опадышами – а той осенью деревья в садах ломились под тяжестью фруктов, и даже обжорливые свиньи тащили по грязи раздутые животы. Все это, однако, мне удалось вынести легче, чем вы думаете, и вот наконец вместе с телегой навоза и дохлыми собаками меня выкинули за городские ворота в золотой и теплый вечер. И когда это случилось, я умылась у мельничного пруда и двинулась вперед с легким сердцем, не испытывая жалости ни к этому несчастному городу, ни к его жителям.

Я ответствую, что не помню, как назывался этот город, где меня судили в первый раз, и вы не сможете заставить меня признать, что это была, как вы настаиваете, Сан-Челеста. Признаюсь, что название этого местечка мне знакомо, ибо я слышала, что оно обезлюдело от чумы и в нем не осталось ни одного живого мужчины, ребенка или женщины. Те же, кому удалось сбежать в первые дни мора – разнеся, как водится, заразу окрест, – рассказали, что страшную смерть наслала на них женщина, которую до этого арестовали и судили вместе с ее полюбовником за многие преступления. По рассказам, гулявшим еще много лет спустя на ярмарках и церковных праздниках, его признали виновным в ереси, богохульстве и торговле фальшивыми мощами, ее же на свою погибель отпустили на свободу, хотя она в итоге оказалось значительно хуже его – ведьмой. Они не знали, что, якобы расплачиваясь за благосклонность, проявленную к ней в тюрьме, женщина подарила одному из тюремных охранников зуб святой Челесты, покровительницы города. Она горячо убеждала его, что, в отличие от остальной рухляди, зуб этот настоящий и делает ее устойчивой к мукам, а ее спутнику приносил большую удачу в торговле лошадьми и игре в кости. Зуб этот якобы имел еще одно полезное свойство – он исцелял от болезни; и если человек вдруг ощущал в себе нарастающую слабость, ему следовало пососать его перед сном, трижды произнеся молитву святой Челесте. И едва за обманщицей захлопнулись городские врата, как дурак сделал то, что она сказала, то ли для испытания дара, то ли действительно для исцеления недуга, и тогда выяснилось, что зуб, который должен был быть спасением от всех хворей, содержал в себе ростки чумы.

Подтверждаю, синьор, что я слышала эту историю, как и многие подобные, ибо, как вы сами знаете, во времена мора сказки и обвинения поднимаются гуще, чем пена на супе. Наверняка в Сан-Челесте люди с трепетом рассказывали друг другу о проклятиях, наложенных слугами демонов. Меня не удивляет, что из всех слухов вам удалось выкопать и такой, который выставляет меня ведьмой и распространительницей чумы, как будто одного родства с мятежником Вироне – или того, кто ложно называет себя моим братом, – недостаточно, чтобы меня осудить. Вы кидаете в меня эту клевету только из-за большой удаленности нашей деревни от того городка, где был приговорен и убит мой милый Одон, ибо никто из стоящих перед трибуналом не может подтвердить или опровергнуть мои слова. Но если бы вы любезно взяли на себя труд и нашли это местечко, вы бы узнали судьбу моих обвинителей; и знайте, что зловредная кузнечиха, которая погубила Одона, родила полдюжины жирных, сопливых детишек от прислужника, за которого она вышла замуж еще до окончания процесса, чтобы поднять хозяйство, уже сильно разорившееся из-за ее глупостей. Второй муж, как рассказывал мне один странствующий монах, всякий раз, когда испытывал потребность утвердиться в своем мужском праве, имел привычку бить ее каждый вечер ремнем для заточки бритвы. Вскоре вся злоба вытекла из нее вместе с густой черной кровью, что, как говорится, является лучшим средством для сварливых, зловредных жен. К этому, однако, мне нечего добавить, ибо я никогда не хотела брать себе мужа, чтобы он бил меня по желанию и надувал детьми.