Влюбленный злодей

По применении к ней статей тысяча пятьсот тридцать пятой и тысяча пятьсот тридцать седьмой «Уложения о наказаниях», получила она по вердикту суда тюремное заключение в один год и восемь месяцев. Так что следственная практика, как вам наверняка известно, имеет немало случаев, когда преступные деяния совершались девицами, участие коих весьма продолжительное время считалось невозможным.

Я закончил свой рассказ и замолчал, уверенный, что произвел на Горемыкина должное впечатление. Однако Николай Хрисанфович оставался невозмутим.

– То, что вы рассказали про вашу рязанскую девицу, явно бесившуюся с жиру, – отнюдь не про юную графиню Юлию Александровну, – заявил он. – Вы ведь собираетесь побеседовать с ее сиятельством?

– Конечно, – отозвался я и добавил: – Причем не только с Юлией Александровной, но и с Амалией Романовной.

– Прекрасно! Ну так вот, – судебный следователь Горемыкин посмотрел на меня, как обычно смотрят преподаватели на своих учеников, когда сообщают им какую-либо общеизвестную аксиому, – когда вы увидите Юлию Александровну, тогда и поймете, какое это чистое и ангельски кроткое существо. И все ваши возможные подозрения отпадут сами собой…

Николай Хрисанфович вновь показался мне довольно убедительным. К тому же говорил он вполне искренне, так что нельзя было не поверить. И чтобы вернуть себе утраченную инициативу, я решил слегка поддеть старика, прицепившись к его словам.

– Вот вы говорите, что решительно не доверяете «почерковедческим штучкам и новоявленным графологическим исследованиям», – как бы между прочим произнес я и заявил: – Сами же пользуетесь как раз графологическими выкладками… Когда говорите, что таких писем, как те, какие получали поручик Депрейс и семейство генерала Борковского, ни горничные, ни кухарка и лакей не могли написать в силу недостаточности полученного ими образования, – и быстро добавил, видя, что судебный следователь Горемыкин собирается мне возразить: – И то, что вы заявляете, что и Юлия Александровна не могла написать таких писем, поскольку была воспитана «в любящем семейном кругу в строгих правилах нравственности и религиозной заботливости», – процитировал я слова Николая Хрисанфовича, – не что иное, как исследования именно графологического характера.

Я посмотрел на судебного следователя победным взглядом, полагая, что удачно подковырнул его. Но не тут-то было – орденоносный старикан неопределенно хмыкнул и промолвил:

– Я говорил про очевидные вещи, заметные любому мало-мальски внимательному и здравомыслящему человеку без каких-либо специальных знаний, – спокойно парировал мой выпад Николай Хрисанфович. – И если то, к чему я пришел практическим путем, используя свой опыт и умозаключения, подтверждается еще и наукой, стало быть, я на правильном пути… У вас ко мне еще имеются вопросы?

– Пока нет, – ответил я и вновь углубился в чтение.

Собственно, орденоносный старик Горемыкин предварительное следствие почти закончил, и дело скоро можно было передавать в суд. Однако случилось то, что временами происходит с непростыми и деликатными делами.

Геройский полковник, отец отставного поручика Виталия Скарабеева, добившись свидания с сыном, когда тому были уже предъявлены обвинения, вышел из нижегородского тюремного острога в полной уверенности, что сына оговорили и взят он под стражу без вины. После чего, недолго думая, подал на имя Государя Императора прошение о защите фамильной и офицерской чести и спасении невинно оболганного недоброжелателями сына.

Государь наш, как известно, – человек добрейшей души и несказанной справедливости, поддержал героя-инвалида в его чаяниях и поручил Правительствующему Сенату разобраться в этом деле скрупулезно и внимательно, невзирая на чины и заслуги.

Сенат вынес соответствующее постановление, объявив дело отставного поручика Скарабеева особо важным (а как иначе, если им интересуется сама августейшая императорская особа!), и поручил Московской судебной палате направить в Нижний Новгород для проведения особых следственных мероприятий судебного следователя по особо важным делам. Выбор пал на меня. И вот я в Нижнем Новгороде знакомлюсь с делом отставного поручика Скарабеева…

Свидетельских показаний по этому делу было не так много, как хотелось бы. Прочитав показания и решив для себя, что чтение протоколов допросов свидетелей это одно, а живой разговор с ними – совершенно другое, я закрыл папку и вернул ее Николаю Хрисанфовичу, терпеливо дожидавшемуся окончания моего чтения в своем кресле. Впрочем, как мне показалось, это ожидание не было для него тягостным: спокойных часов на службе, как сегодня, у него выдавалось не так уж и много. Да и возраст брал свое…

– Уже уходите? – спросил Николай Хрисанфович ради приличия, принимая из моих рук папку с делом отставного поручика Скарабеева.

– Да, благодарю вас, – сказал я. – Вы мне очень помогли.

– Если что, обращайтесь, всегда буду рад посодействовать, – последовал ответ.