Власть меча

Два самолета неслись ужасающе быстро. Нос «капрони» вдруг чудесным образом закрыл поле зрения Шасы, и он стал стрелять прямой наводкой, а потом повернул свою машину вверх, и они промчались мимо друг друга так близко, что Шаса почувствовал удар воздушной волны бомбардировщика. Он опять развернулся, резко, яростно, разбивая строй итальянцев, раскидывая их по небу, снова поворачивая, ныряя и стреляя, пока с внезапностью, нередкой для воздушных боев, они все не умчались.

Шаса остался один в невероятно синем и пустом небе, обливаясь потом от избытка адреналина. Он с такой силой сжимал рычаги управления, что у него болели костяшки пальцев. Он сбросил скорость и проверил горючее. Эти отчаянные минуты на полной скорости выжгли больше половины бака.

– Звено «Глазастые», это ведущий. Всем возвращаться, – сказал он в микрофон и тут же услышал ответ:

– Ведущий, это третий! – Это был третий «харрикейн», его вел молодой ле Ру. – У меня меньше четверти бака.

– Хорошо, третий, возвращайся на базу самостоятельно, – приказал Шаса. И снова позвал: – «Глазастые», второй, это ведущий. Ты меня слышишь?

Шаса осматривал небо вокруг себя, пытаясь найти самолет Дэвида, и его впервые уколола тревога.

– Ну же, «Глазастые», второй! – повторил он и посмотрел вниз, ища дым сбитого самолета на изрытой коричневой земле под собой. И тут же подскочил на месте, услышав в наушниках отчетливый голос Дэвида:

– Ведущий, это второй, я подбит.

– Дэвид, где ты, черт подери?

– Примерно в десяти милях к востоку от перекрестка Керене, на восьми тысячах футов.

Шаса посмотрел на восток и почти мгновенно заметил тонкую серую линию, быстро таявшую над голубым горизонтом, уходя к югу. Она была похожа на перышко.

– Дэвид, я вижу дым в твоей стороне. Ты горишь?

– Подтверждаю. Горит мотор.

– Лечу к тебе, Дэвид, держись!

Шаса быстро развернул самолет и выжал дроссель до упора.

Дэвид находился впереди и немного ниже, и Шаса понесся в его сторону.

– Дэвид, насколько плохо?

– Жареная индейка, – лаконично ответил Дэвид, и теперь уже Шаса видел горящий «харрикейн».

Дэвид повел машину круто вниз и вбок, так что огонь не охватил кабину, его сдувало в сторону. Дэвид снижался быстро, стараясь довести скорость до той критической точки, когда огню уже не хватит кислорода и он сам по себе угаснет.

Шаса поспешил за ним, а потом сбросил скорость и держался немного выше и на две сотни ярдов в стороне. Он видел пулевые отверстия на фюзеляже другого самолета и на крыле. Один из итальянских стрелков попал в Дэвида. Краска на фюзеляже почернела и вздулась пузырями почти до самой кабины, и Дэвид пытался открыть плексигласовый фонарь кабины.

«Фонарь заело, Дэвид поджарится», – подумал Шаса, но в это мгновение плексиглас сдвинулся с места и легко скользнул назад, и Дэвид посмотрел на Шасу. Воздух вокруг его головы дрожал и искажался от жара невидимого пламени, а на рукаве рубашки Дэвида появилось коричневое пятно, когда ткань обожгло.

– Плохо! Я прыгаю, Шаса!

Шаса видел, как шевельнулись губы Дэвида, и в наушниках эхом отозвался его голос, но ответить Шаса не успел, потому что Дэвид сорвал с головы шлем и отстегнул ремни. Взмахнув на прощанье рукой, он перевернул горящий «харрикейн» брюхом вверх и выпал из открытой кабины.

Он полетел вниз, раскинув руки и ноги, как распластавшаяся морская звезда, и уже начал вращаться, как колесо, когда из парашютного ранца вырвалось облако шелка и расцвело над ним сияющим белым цветком. Дэвид рывком остановился в воздухе и тут же поплыл прочь к обожженной тускло-коричневой земле в пяти тысячах футов под ними, и легкий ветер сносил его парашют к югу.

Шаса снова замедлил скорость и начал терять высоту, равняясь со спускающимся парашютом. Он медленно кружил над Дэвидом, держась в двух или трех сотнях футов над его висящим на стропах телом, выглядывая из кабины в попытке определить, где именно Дэвид приземлится. Затем он с беспокойством посмотрел на указатель уровня горючего на панели. Стрелка качалась у самой красной линии.

Горящий «харрикейн» Дэвида ударился о пыльную равнину под высокими горами и взорвался, выдохнув дым, словно дракон, и Шаса оглядел землю вокруг.

Прямо под ним высились серые гребни, переходившие дальше в конусы более темных скал. Между гребнями тянулись каменистые провалы, грубые, как шкура крокодила, уходящие за последний гребень, в более мягкую и ровную долину. По мере снижения Шаса уже различал на плавных склонах борозды примитивной вспашки. Дэвид должен был опуститься или на последний гребень, или очень близко к нему.

Шаса прищурился. Человеческое жилье! У конца долины стояло несколько хижин под тростниковыми крышами, и на мгновение Шаса воспрянул духом. А потом вспомнил фотографии: изуродованные и оскверненные комки человеческой плоти – и стиснул зубы, посмотрев на Дэвида, раскачивавшегося на стропах парашюта.