У Блэйна и Сантэн было назначено множество встреч, обедов и ужинов с разными членами французского правительства, так что молодые участники поездки оказались предоставлены самим себе и очень быстро обнаружили, что Париж воистину город романтики и волнений.
Они поднялись на первый этаж Эйфелевой башни на скрипучем лифте, а потом наперегонки бросились по открытой железной лестнице на самый верх, охая и ахая при виде города, раскинувшегося под ними. Они гуляли, взявшись за руки, по дорожке вдоль реки, проходили под знаменитыми мостами Сены. Своим портативным «кодаком» Тара сфотографировала их на ступенях Монмартра с базиликой Сакре-Кёр на заднем плане; они пили кофе и ели круассаны в маленьких уличных кафе, обедали в кафе «Де ла Пэ», ужинали в ресторане «Куполь» и слушали «Травиату» в Опере.
В полночь, когда девушки желали спокойной ночи Сантэн и своему отцу и скромно и послушно уходили в свои комнаты, Шаса и Дэвид похищали их через балкон, и все четверо отправлялись танцевать в маленькие ночные клубы или слушали джаз в подвалах башни Монпарнас, где обнаружили чернокожего тромбониста, который так дул в свою трубу, что у слушателей мурашки бегали по спине, а еще отыскали маленький ресторанчик, где можно было в три часа ночи заказать улиток и дикую землянику.
На рассвете последнего дня, когда они крались по коридору, возвращая девушек в их комнаты, они услышали знакомые голоса у лифта внизу, и все четверо едва успели нырнуть вниз по лестнице и кучей повалиться на первой площадке; девушки зажимали рты носовыми платками, чтобы заглушить хихиканье, а Блэйн и Сантэн, в вечерних туалетах, не подозревая об их присутствии, вышли из лифта и рука об руку направились по коридору к номеру Сантэн.
Париж они покидали с сожалением, но к германской границе приехали в приподнятом настроении. Они предъявили паспорта на французской таможне, и их пропустили на немецкую сторону с типично галльским щегольством. «Бентли» и «даймлер» они оставили припаркованными у шлагбаума и направились на немецкий пропускной пункт, где их тут же поразило совершенно другое отношение.
Два немецких офицера выглядели безупречно; их сапоги были начищены до зеркального блеска, фуражки сидели под правильным углом, а на левых рукавах сияли черные свастики на красно-белом фоне. На стене позади стола висел портрет фюрера в раме – фюрер, строгий и усатый, сердито смотрел на них.
Блэйн положил на стол перед офицерами стопку паспортов, дружески сказав: «Guten Tag, mein Herr»[19], и спокойно стоял, разговаривая с Сантэн, в то время как один из офицеров внимательно изучал паспорта, каждый раз тщательно сравнивая фотографию с оригиналом, а потом ставил штамп визы с черным орлом и свастикой, после чего брал следующий документ.
Паспорт Дэвида Абрахамса лежал внизу стопки; и когда офицер добрался до него, он помедлил, перечитал первую страницу, потом педантично перевернул и прочитал все странички документа, после каждой из них поглядывая на Дэвида и изучая его черты. Через несколько минут компания вокруг Дэвида затихла и начала недоуменно переглядываться.
– Похоже, что-то не так, Блэйн, – тихо сказала Сантэн, и он вернулся к столу.
– Какие-то проблемы? – спросил он, и офицер ответил ему на чопорном, но правильном английском:
– Абрахамс – это ведь еврейское имя, не так ли?
Блэйн вспыхнул от раздражения, но, прежде чем он успел что-то сказать, Дэвид тоже подошел к столу.
– Да, это еврейская фамилия, – спокойно подтвердил он.
Офицер задумчиво кивнул, постукивая указательным пальцем по паспорту.
– Вы признаете, что вы еврей?
– Да, я еврей, – тем же ровным тоном произнес Дэвид.
– Но в вашем паспорте не обозначено, что вы еврей, – указал офицер.
– А должно быть? – спросил Дэвид.
Офицер пожал плечами, потом задал следующий вопрос:
– Вы еврей – и вы хотите въехать в Германию?
– Я желаю въехать в Германию, чтобы участвовать в Олимпийских играх, на которые я приглашен правительством Германии.
– А! Вы один из олимпийских атлетов… олимпийский атлет-еврей?
– Нет, я олимпийский атлет из Южной Африки. Моя виза в порядке?
На этот вопрос офицер не ответил.
– Подождите здесь, пожалуйста.
Он вышел через заднюю дверь, прихватив с собой паспорт Дэвида.
Они слышали, как он с кем-то разговаривает в кабинете за дверью, и все посмотрели на Тару. Она одна немного понимала немецкий, потому что учила его для вступительных экзаменов в колледж и получила высшую оценку.
– Что он говорит? – спросил Блэйн.
– Они слишком быстро говорят… все повторяют «еврей» и «Олимпиада», – ответила Тара.
Потом задняя дверь открылась, и первый офицер вернулся вместе с полным розоволицым человеком, явно его начальником, потому что и мундир, и манеры у него были более величественными.
– Кто из вас Абрахамс? – резко спросил он.
– Я.
– Вы еврей? Вы признаете, что вы еврей?
– Да, я еврей. Я уже много раз это повторил. С моей визой что-то не так?
– Подождите еще, пожалуйста.