Власть меча

Клайв Рамси, соперник Шасы в притязаниях на второй номер в команде, которая должна была поехать в Берлин, всю неделю играл хорошо. Это был мужчина сорока двух лет, имеющий за спиной список серьезных достижений, и он был вторым номером в команде Блэйна Малкомса в почти тридцати международных матчах. Его карьера игрока как раз достигала вершины, и Сантэн не сомневалась, что комиссия не позволит себе отвергнуть его в пользу юнца, пусть более дерзкого и, возможно, более одаренного, но, безусловно, менее опытного, а значит, и менее надежного всадника.

Она почти видела, как члены комиссии грустно качают головами, попыхивая сигарами и соглашаясь: «Молодой Кортни получит свой шанс в следующий раз», и она уже заранее ненавидела всех – включая Блэйна Малкомса, – как вдруг толпа вокруг нее нервно закричала, и Сантэн вскочила вместе со всеми.

Шаса, слава богу, был тут ни при чем, – он несся вдоль боковой линии, готовый к перехвату, когда его собственный первый номер, еще один многообещающий молодой игрок, в центре поля ринулся на перехват Клайву Рамси.

Наверное, это произошло ненамеренно и, скорее всего, в результате безрассудного желания выделиться, но товарищ Шасы по команде, стремясь перехватить Рамси, столкнулся с ним, заставив его пони упасть на колени и выбросить Клайва головой вперед из седла на твердое, как железо, поле. Позже в этот день рентген подтвердил множественные переломы бедра Рамси, и хирург-ортопед впоследствии был вынужден скреплять кости проволокой.

– Никакого поло по меньшей мере год! – вынес он вердикт, когда Клайв очнулся после наркоза.

Поэтому, когда комиссия собралась на заседание, Сантэн в тревоге ждала результатов, ощутив воспрянувшую надежду. Блэйн Малкомс, как и предупреждал Сантэн, нашел предлог выйти из комнаты, когда дело дошло до обсуждения кандидатуры Шасы. Но когда он вернулся, председатель хмыкнул.

– Прекрасно, молодой Кортни займет место Клайва.

Блэйн, вопреки себе, испытал прилив ликования и гордости, и Шаса Кортни стал для него почти так же близок, как мог быть собственный сын.

Блэйн позвонил Сантэн, как только смог, и поделился с ней новостью.

– До пятницы об этом не сообщат, но Шаса получил свой билет.

Сантэн была вне себя от радости.

– О Блэйн, дорогой, как мне сдержать свой восторг до пятницы? – воскликнула она. – Разве не чудесно было бы поехать в Берлин всем вместе, втроем! Мы можем взять «даймлер» и разъезжать по Европе. Шаса ведь еще не бывал в Морт-Оме! Мы можем провести несколько дней в Париже, и ты пригласишь меня на ужин у Лассера! Нужно так много подготовить, но мы поговорим об этом в субботу, когда увидимся.

– В субботу? – Блэйн забыл, о чем идет речь, и Сантэн услышала это по его голосу.

– День рождения сэра Гарри! Пикник на склоне горы! – Сантэн раздраженно вздохнула. – Блэйн, это же один из немногих дней в году, когда мы можем побыть вместе вполне законно!

– А что, у сэра Гарри снова день рождения, так скоро? А куда девался год? – недоумевал Блэйн.

– Ох, Блэйн, ты забыл! – обвинила его Сантэн. – Ты не можешь меня подвести! В этом году двойной праздник – и день рождения сэра Гарри, и известие, что Шаса попадет на игры! Обещай, что придешь, Блэйн!

Он еще мгновение колебался. Он уже обещал Изабелле и девочкам отвезти их на выходные к ее матери во Франсхук.

– Обещаю, моя нежная, я приеду.

Ей незачем было знать, чего будет стоить ему это обещание, потому что Изабелла наверняка с изысканной жестокостью заставит его заплатить за нарушенное слово.

Это все наркотики, это они так изменили Изабеллу, постоянно уверял себя Блэйн. А в глубине души она оставалась все той же мягкой и ласковой женщиной, той, на которой он женился. Все дело в непрерывной боли и наркотиках, это они сделали ее такой, и Блэйн старался не терять уважения и привязанности к ней.

Он пытался вспомнить ее нежную прелесть, неземную, божественную, как лепестки едва раскрывшейся розы, но все это давно исчезло, лепестки увяли, и от Изабеллы исходил запах разложения. Сладкий тошнотворный запах наркотиков сочился из каждой поры ее кожи, и от глубоких неизлечимых нарывов на ее ягодицах и нижней части спины тоже плыла вонь, слабая, но всепроникающая, и Блэйн уже начал ее ненавидеть. Ему стало трудно находиться рядом с женой. Ее запах и вид оскорбляли его и в то же время переполняли беспомощной жалостью и едким чувством вины при мысли о собственной неверности.

Изабелла похудела так, что казалась скелетом. На костях ее хрупких ног не осталось плоти, и они выглядели как ноги болотной птицы, идеально прямые и бесформенные, искаженные лишь узлами коленей и непропорционально большими ступнями.

Руки у нее стали такими же тонкими, с черепа тоже исчезла плоть. Губы Изабеллы были растянуты, зубы обнажились и словно выступили вперед, напоминая зубы черепа, когда она пыталась улыбнуться или, что случалось чаще, ее лицо искажалось от гнева; а десны имели бледный, почти белый цвет.