Власть меча

– Ладно, хорошо. Посидите тут. Я вас позову, когда он будет готов, – сказал он.

Затем под прикрытием столешницы тюремщик подал юноше ответный сигнал Оссевабрандвага.

– Убей в субботу этого ублюдка-руйнек, – прошептал он и отвернулся.

Манфред поразился, и в то же время у него поднялось настроение при мысли о том, как далеко братство протянуло свои руки, собирая его народ воедино.

Через десять минут тюремщик провел Манфреда в камеру с зелеными стенами и высокими зарешеченными окнами; там стояли только простой дощатый стол и три стула с прямыми спинками. На одном из стульев сидел какой-то старик, но это был незнакомец, и Манфред в ожидании посмотрел мимо него.

Старик медленно поднялся. Он согнулся от возраста и тяжелой работы, его кожа сморщилась, обожженная солнцем. Волосы были тонкими и белыми, как сырой хлопок, и почти не скрывали черепа, пятнистого, как яйцо зуйка. Его тощая костлявая шея торчала из грубой хлопчатой тюремной одежды, как шея черепахи из панциря, а глаза, бесцветные, поблекшие, с красными веками, слезились – капли повисали на ресницах, словно роса.

– Папа? – недоверчиво произнес Манфред, увидев пустой рукав.

Старик беззвучно заплакал. Его плечи тряслись, слезы стекали с красных век и ползли по щекам.

– Папа? – повторил Манфред, и его охватила удушающая ярость. – Что они сделали с тобой?

Он бросился вперед, чтобы обнять отца, стараясь скрыть его лицо от тюремщика, стараясь защитить его, спрятать его слабость и слезы.

– Папа! Папа! – беспомощно повторял он, гладя худые плечи под грубой одеждой, а потом обернулся к тюремщику в безмолвной мольбе.

– Я не могу оставить вас одних. – Мужчина понял желание Манфреда, но покачал головой. – Таковы правила, мне это может стоить работы.

– Пожалуйста… – прошептал Манфред.

– Ты можешь дать мне слово, как брат, что не попытаешься помочь ему сбежать?

– Даю слово, как брат! – ответил Манфред.

– Десять минут, – решил тюремщик. – Я не могу дать вам больше.

Он повернулся и вышел, заперев стальную зеленую дверь.

– Папа…

Манфред усадил дрожащего старика на стул и опустился перед ним на колени.

Лотар де ла Рей отер мокрые щеки ладонью и попытался улыбнуться, но улыбка получилась неуверенная, а голос дрожал.

– Посмотри на меня, я рыдаю, как старуха. Но я просто потрясен, что снова вижу тебя. Я уже в порядке. Все хорошо. Дай посмотреть на тебя, дай мне просто посмотреть на тебя минутку…

Он отстранился и пристально посмотрел в лицо Манфреду.

– Каким ты стал мужчиной… сильным, уверенным, красивым, каким был я в твоем возрасте.

Он провел по лицу Манфреда кончиками пальцев. Рука у него была холодной, а кожа грубой, как у акулы.

– Я читал о тебе, сынок. Тут нам позволяют получать газеты. Я вырезаю все заметки о тебе и храню их под матрасом. Я горжусь тобой, так горжусь! Мы все здесь тобой гордимся, даже стукачи!

– Пап! Как они с тобой обращаются? – перебил его Манфред.

– Хорошо, Мани, хорошо. – Лотар опустил взгляд, его губы дрогнули от отчаяния. – Просто… «навсегда» – это такой долгий срок… Такой долгий, Мани, очень долгий, и иногда я думаю о пустыне, о горизонтах, что превращаются в далекий дым, и о высоком синем небе… – Он умолк и попытался улыбнуться. – И я думаю о тебе каждый день… не проходит и дня, чтобы я не молился Господу: «Позаботься о моем сыне».

– Нет, папа, пожалуйста, – умоляюще произнес Манфред. – Не надо! Ты и меня заставишь плакать! – Он поднялся и переставил свой стул ближе к отцовскому. – Я тоже думаю о тебе, папа, каждый день. Я хотел написать тебе. Я говорил с дядей Тромпом, но он сказал, что будет лучше, если…

Лотар сжал его руку, заставляя замолчать:

– Ja, Мани, так было лучше. Тромп Бирман мудрый человек, ему виднее. – Он улыбнулся более убедительно. – Каким высоким ты вырос, и цвет твоих волос… точно такой же, какой у меня был раньше. С тобой все будет в порядке, я знаю. Что ты решил насчет своей жизни? Расскажи поскорей. У нас так мало времени.

– Я изучаю право в Стелленбосе. Первый курс окончил третьим.

– Это прекрасно, сынок, а потом?

– Я пока не уверен, папа, но думаю, что я должен бороться за наш народ. Думаю, я был призван для того, чтобы добиваться справедливости для всех нас.

– Политика? – спросил Лотар, и когда Манфред кивнул, продолжил: – Трудный путь, полный неожиданных поворотов. Я всегда предпочитал прямую дорогу – и чтобы подо мной был конь, а в руках винтовка. – Тут он печально и язвительно хмыкнул. – И посмотри, куда эта дорога меня привела.

– Я тоже буду бороться, папа. Когда наступит час, я сам выберу поле боя.

– Ох, сынок… История жестока к нашему народу. Иногда я с отчаянием думаю, что мы навсегда обречены быть неудачниками.

– Ты ошибаешься! – Выражение лица Манфреда стало жестким, а голос хриплым. – Наш день придет, он уже начинается. Недолго нам оставаться жертвами несправедливости.

Ему хотелось рассказать обо всем отцу, но он вспомнил клятву на крови и умолк.

– Мани… – Его отец наклонился к нему ближе, оглядев камеру, как заговорщик, прежде чем слегка потянул рукав Манфреда. – Алмазы… ты сохранил твои алмазы? – требовательно спросил он.