Владукас

Наконец я в лесу — под сосновыми ветвями, пригнутыми книзу белым снежным саваном. Мертвый лес. Ни одна веточка не колыхнется. Но вот из чащи выпорхнула куропатка, нарушив тишину леса громким криком. С веток полетели хлопья снега, поднимая серебристую пыль. И опять тишина. Что же делать дальше? Куда идти? А ведь скоро вечер, потом наступить ночь… Бр-р-р!.. До чего жутко, до чего страшно! «Я же тебе говорил, что не уходи далеко», — укорял меня внутренний голос разума. Волчонок молчал, поджав хвост.

И вдруг я услышал реальный голос моей мамы:

— Вова!.. Вовочка!.. Где ты?.. — она шла по моему следу.

Страшный груз одиночества сразу с меня спал, словно водопад мягкого снега обрушившегося с ветки. Жуткой темной ночи в лесу я теперь не боялся: мамочка рядом! А это значит, что в большом жестоком мире всегда найдется защита и тепло.

— Ну, разве можно так все к сердцу принимать? — с укором сказала мама, подойдя ко мне, и обняла. — Подумаешь, пощечину залепила! А вспомни, как тебя немцы избивали в Дятькове, и то ты так не раскисал, как сейчас…

— То немцы, мама… Они враги наши… фашисты… Их все ненавидят, и они всех ненавидят… А паняля учительница за что меня ударила? Я ведь не воровал у нее сало, — разрыдался я.

— Успокойся, сынуля. Наши враги не только немцы. Они есть и среди литовцев, и среди русских…

— А паняля учительница за что меня ударила? Я ведь не воровал у нее сало…

— Знаю, что не воровал.

— Тогда за что же?.. За что?

— А разве сам не догадываешься?

— Нет.

— За то, чтобы ты не просился в школу и чтобы опозорить тебя перед учениками и их родителями?

— Ага?

— Ну, конечно.

— Вот гадина! — я сжал кулаки и вытер ими слезы. — Ну, я ей покажу!.. Она у меня запомнит… Я ей этого не прощу. Я… я… сожгу ее школу!

Мама вздохнула:

— Глупенький. Если ты это сделаешь, то отомстишь не ей, а нашим хозяевам — ведь это их школа, а учительница найдет себе другую.

— Ну, тогда, тогда… я проберусь в ее комнату и изорву все книги и тетради.

Мама грустно улыбнулась:

— А это еще глупее. Если ты изорвешь все ее книги и тетради, то она заявит в полицию и нас расстреляют.

— Тогда что же делать? Как отомстить?

— Ничего не надо делать и тем более мстить. Без тебя отомстят, когда нужно будет. И запомни еще, что главный наш враг не паняля учительница.

— А кто же?

— Гитлер. Это он затеял войну, прервал твою учебу, разлучив нас с родственниками. Он — самый главный враг человечества. Поэтому плюнь на свою пощечину и пошли домой. Хватит здесь мерзнуть. А на учительницу не обращай внимания. Она и сама уже поняла, что выдумка ее неудачная… Но будь осторожен с ней… Идем, сынуля. Идем… — нежно и ласково говорила мама, обнимая меня и целуя.

Мы вернулись к Каваляускасам. Но я не согласился с мамой, что не надо ничего делать и тем более мстить. Я твердо решил отомстить паняле учительнице за свои обиды, хотя еще и не знал, каким образом. «Я покажу ей, как распускать руки!.. Она запомнит свою пощечину и еще попросит прощения у меня…» — мысленно грозился я, но маме ничего не сказал о своих намерениях.

19

В ту же ночь, тихонько встав с постели, чтобы никого не разбудить, я тайком прокрался в школу. Осмотрелся. Большой гулкий класс заполнен густыми сумерками. В окна светит луна, заливая серебристым светом черные ученические столы с наклонными верхними досками. За окнами легкий ветерок раскачивал ветви деревьев, от чего лунный свет дробился на сотни зыбких осколков, будто невидимый дровосек рубил топором школьные парты на мелкие щепки. Таинственная игра света и тени создавала впечатление, будто здесь кто-то прячется. Я заглянул за высокую кафельную печь, маячившую, как белый призрак, у самой двери. Никого нет. Обошел вокруг классную доску, по которой скользили лунные трепетные блики. Тоже никого. Может, кто-нибудь в окна подглядывает? Я обошел все четыре окна, внимательно посмотрел в каждое. Увидел кусты жасмина и фруктовые деревья. За ними виднелись риги, сараи, заснеженные поля, в самой дали чернела кромка соснового леса. Никто и в окна не подглядывает.

Я обошел весь класс, заглянул почти под каждую парту, но так никого и не нашел. Почему же тогда мне все кажется, что здесь кто-то есть, какое-то живое существо? Что за чертовщина? Где же оно, это существо?..

Я машинально скользнул взглядом по потолку, стенам и… вдруг, содрогнувшись, оцепенел от ужаса. Сверху от простенка, с высоты около двух метров, на меня внимательно смотрел безумными рачьими глазами страшный человек. Зыбкий лунный свет освещал его сухое острое лицо и делал подвижным. В ядовитой усмешке шевельнулись маленькие фатовские усики. Заиграла живыми глянцевыми бликами черная челка, перекосившая низкий, бандитский лоб. Под остекленевшими глазами вздрагивали и тряслись тяжелые, набрякшие мешки. Гнусное зрелище!

Это был портрет Гитлера.