Владукас

Легенда о «краже» сала у паняли учительницы вскоре стала известна всем школьникам. Они моментально распространили ее по хуторам, и черная молва о прожорливом русском батрачонке, который зараз съел несколько килограммов сала, поползла, как змея, из одного дома в другой. И почему-то все поверили в это. Позорное слово «воришка» тяжелым невыносимым бременем легло на меня и заставляло краснеть при виде литовских ребят, у которых, как национальная черта, с раннего детства воспитывалось отвращение к воровству. Правда, меня никто из них не называл в глаза вором, но я читал это позорное слово в их потупившихся взглядах и опущенных головах, когда им доводилось проходить мимо меня. А как же Стася? Неужели и она так думает? Неужели поверила этой брехне, которую распустила обо мне паняля учительница? При этой мысли у меня внутри становилось горячо, какой-то раскаленный уголек жег мое сердце, и тогда хотелось немедленно увидеть Стасю и все объяснить ей. Она, конечно, поймет и поверит мне. Но ее почему-то не было среди школьной детворы. «Наверное, заболела», — подумал я и с нетерпением ждал воскресенья, чтобы пойти к Пранусам и узнать, в чем дело, почему Стася не ходит в школу, и поделиться с ними своим горем.

Наступила суббота. Теперь ждать уже осталось совсем немного. Однако ожидания мои оказались напрасными. То, что случилось в этот день, окончательно сделало меня несчастным. Я стоял под навесом сарая и железным крюком с тремя лапами, похожим на якорь, выдергивал из свежей скирды пахучее сено для хозяйских лошадей, как вдруг услышал сзади чьи-то торопливые шажки. Обернулся и увидел Стасю, о которой все эти дни думал, терзаясь в догадках, что с ней случилось. Сердце мое подпрыгнуло от радости: вот она, живая и невредимая!

Стася остановилась шагах в двух от меня и робко потупила глаза. Помолчала немного. Потом как-то холодно взглянула на меня и чуть дрогнувшим голосов сказала:

— Владукас, дедушка не разрешает мне продолжать с вами дружить. И вы к нам больше не приходите… И еще…

Но я уже не хотел слышать, что там «еще». Беспросветная черная туча нависла надо мной, и в сердце засверкали молнии.

— Значит, и ты веришь этим небылицам?! — крикнул я, задыхаясь от горькой обиды. — Ну, и верь!.. И катитесь вы все от меня!..

Швырнув на землю железный крюк, я перешагнул через охапку надерганного сена и выбежал из сарая. Я не видел, как вслед за мной вышла и Стася. Не слышал ее шагов. Она навсегда ушла из моей жизни.

…Наступил новый, 1944 год. На далекой Брянщине зима уже в полном разгаре: с глубокими снегами и сильными морозами. А здесь, в Прибалтийском крае, каждый день оттепель. Нудно капает с крыш. Почернела земля на полях. И валуны сбросили с себя снежные шапки. На мокрых, оголенных деревьях каркают, как весной, не то грачи, не то вороны.

Не нравится мне литовская зима. Все выходные дни я теперь провожу дома: рисую, смотрю часами в окно на плачущий двор и даже пробую от тоски сочинять стихи. В голову иногда лезут соблазнительные мечты: вот скоро наступит весна, и мы с мамой уйдем в партизанский отряд, будем взрывать железнодорожные мосты, захватывать немецкие обозы с боеприпасами, а потом прорвемся к фронту, на Советскую землю, и там я встречусь с папкой — красным командиром. Вот было бы здорово! Но почему весна так долго не наступает, а только дразнит? Иногда я уходил в лес и подолгу бродил там с тайной надеждой встретить партизан, но там их не было. Куда они только запропастились? Никакой весточки от них нет.

Проходило воскресенье — и снова начиналась постылая работа: заготовка дров, чистка хлевов, кормление и пойка скотины. Я научился работать машинально, как заведенная машина, с утра до вечера. Научился беспрекословно выполнять задания хозяина и хозяйки и старался быть во всех отношениях послушным и старательным мальчиком. Но это только на внешний вид. Внутренне я не смирился со своей судьбой и жил совершенно в другом мире.

Наступили зимние каникулы. Школьники отдыхали каждый в своем хуторе. Уехала в родительское имение и паняля учительница. Только у меня не было отдыха, не было каникул. Я должен каждый день работать. Надоело. Убежать бы отсюда, куда глаза глядят. Но мама говорит: потерпи. А сколько можно терпеть?