Владукас

— А у вас разве не болят пальцы?

— Нет, конечно. Привыкли потому что.

— Интересно, а кто вас научил играть на балалайке?

— Ребята.

— А ребят кто учил?

— Не знаю. Наверное, другие ребята.

— Значит, вы жили в городе?

— Да, в городе… А как это ты узнала?

Стася лукаво улыбнулась:

— Очень просто, — объяснила она. — Если бы вы жили на хуторе, как мы, то ребята не смогли бы научить вас играть на балалайке, потому что хутора стоят далеко друг от друга и дети встречаются только в школе, а в школах не учат играть на балалайке.

Я рассмеялся:

— Это у вас так, а у нас в России деревенские ребята встречаются не только в школе, но и дома, потому что живут не на хуторе, а в деревне, рядом друг с другом, в одном колхозе то есть.

— В колхозе? Это ужасно! Паняля учительница рассказывала, что в колхозах все общее: и папы, и мамы. Все спят в одном доме и едят из одного котла…

— Ерунда. Ничего не знает ваша паняля учительница о нашей России. Это у вас в Гильвичай работники живут в общем бараке, как скот, а в наших колхозах каждая семья имеет свой дом, а дети — своих родителей. Только дома там не разбросаны, точно норы сурков в поле, а стоят на одной улице, как в городе.

Девочка подумала немного и покачала головой:

— Так не должно быть.

— Почему не должно? — возмутился я. — Моя тетя жила в колхозе, и я каждый год приезжал к ней на летние каникулы. И между прочим, на балалайке меня научили играть не городские, а деревенские ребята. А ты говоришь, что не может быть! Значит, по-твоему, я вру? Да?

— Нет, нет! — затрясла русыми косами Стася. — Вы не поняли меня. Я хотела сказать, что очень неудобно жить всем на одной улице. Ведь тогда у одних земля будет рядом с домом, а у других — за несколько верст. Верно? Поэтому я так и сказала, что это неудобно и не должно так быть. Не обижаетесь на меня, Владукас.

Я рассмеялся:

— Вот чудак-человек! Как ты не поймешь? У нас не папы и мамы, а земля общая. А раз общая, то зачем ее делить: это твоя, это моя?, И реки у нас общие: каждый может летом купаться. И леса общие: каждый может собирать грибы, ягоды, искать ежиков. Не так, как у вас. Все очень удобно. Теперь поняла?

Стася неуверенно кивнула головой, хотя на самом деле ничего не поняла. Да и как она могла понять советские порядки, если и отец, и дед, и все ее родственники прожили всю жизнь в буржуазной Литве, где в течение веков люди делились на богатых и бедных, на панов и батраков. Только перед самой войной Литва вступила в Советский Союз, но ненадолго: во многих районах республики крестьяне так и не узнали, что такое колхозы или имели о них самое превратное представление.

— И рисовать вас научили деревенские ребята? — спросила Стася, помолчав немного.

— Нет, рисовать я научился сам, в школе.

— А у нас в школе и рисовать не учат, — вздохнула девочка и неожиданно спросила меня: — Владукас, а вы хотите учиться в нашей школе?

Это был для меня больной вопрос.

— Еще как хочу, — признался я. — Но что толку? Паняля учительница все равно меня не примет.

— Почему? — удивилась Стася.

— А кто ее знает. Наверное, боится, что я дурно повлияю на вас. Она так и сказала моей маме, что я испорченный ребенок, что, смотря на меня, все ученики стали ходить на головах и рисовать звезды в тетрадях.

— Неправда, мы рисуем коней, а не звезды.

— А паняля учительница сказала, что звезды. И вообще давай прекратим этот разговор. Ведь все равно бесполезно.

— Нет, не бесполезно! — решительно заявила Стася, сдвинув к переносице шелковистые бровки, и повторила: — Не бесполезно! Мы всем классом будем просить панялю учительницу, чтобы она приняла вас в школу.

— Как хотите, — безнадежно махнул я рукой, не веря, что из этой затеи что-нибудь получится. Меня, может, еще и хозяин не отпустит в школу. Он не такой дурак, чтобы лишиться лишних рабочих рук. И паняля учительница не будет учить меня бесплатно. А платить нам нечем. Мы батрачим у Каваляускасов не за деньги, а за харч и одежду.

Со Стасей мы в этот день расстались друзьями.

17

«Человек неученый, что топор неточеный: можно и таким дерево срубить, да трудов много». Это любимое изречение моих родителей я запомнил на всю жизнь. Может быть, от него и начиналась моя тяга к школе. До войны я хорошо учился: на моей парте всегда был красный флажок — знак того, что за ней сидит отличник. Такой обычай завела Пелагея Никитична. Война прервала мою учебу, но не погасила стремления учиться. Я мечтал, что, как только окончится война, снова сяду за первую парту и завоюю красный флажок. В оккупированном Дятькове, где смерть каждый день ходила за нами по пятам, я примирился с тем, что временно не учусь в школе, но здесь, в Литве, когда я каждый день видел, как учатся мои сверстники, мне трудно было смириться с этим. Какая-то обида разрывала мое сердце. Я готов был по ночам работать на своего хозяина, лишь бы отпустил меня в школу.

Я никогда не говорил о своем желании учиться маме, но она сама уже обо всем догадывалась. Однажды вечером, когда все легли спать, она присела ко мне на постель и шершавой ладонью погладила мою голову, нежно потрепала за вихры и сказала: