Владукас

Из ворот риги тучей валила пыль и летела солома, которую тут же складывали в омет. Омет прямо на глазах вырос вровень с крышей. Его подперли длинными слегами и стали носить солому в соседний сарай, забрасывали на чердак, складывали под навес.

Меня послали на чердак принимать и утаптывать солому, которую подавал мне на длинных вилах-тройчатках брат хозяйки Зоси — Юозас Абрамовичус. Веселый, зубоскалистый парень, полный жизни и неистощимой энергии. На его смуглых щеках блестел пот, под черными усиками играла насмешливая полнозубая улыбка. Он работал без передышки, как заведенный.

Наклоняясь, я хватал у него на лету с поднятых вил все новые и новые навильники соломы, уносил их в глубь чердака, клал один на другой и притаптывал. Казалось бы, чего проще! Хватай побольше и бросай подальше! Но не прошло и полчаса, как я устал. Золотистые ароматные охапки соломы превратились в колючих ежей, которые безжалостно вонзались своими колючками в мое лицо и руки. Пыль забивалась в нос, вызывая чих. Малюсенькие колоски липли к потному телу и кусали, как блохи.

А Юозас, весело скаля зубы, понукал:

— Давай, давай, руський!.. Работай!.. Вэйке!..

— От работы кони дохнут, — слабо огрызался я, но продолжал изо всех сил принимать у него навильники и бросать их подальше. Навильники становились все тяжелее. Юозаса же не брала никакая усталость. Ловко орудуя вилами, он успевал еще и балагурить, выкидывать шутки и распевать частушки, от которых все вокруг покатывались со смеху.

Весь день над усадьбой Каваляускасов висела пелена пыли, сквозь которую тускло светило солнце. К вечеру хозяйских хлеб был обмолочен, зерно ссыпано в амбар и двор почищен. Закончив работу, артельщики один за другим потянулись к колодцу, находившемуся посреди двора. Заскрипел журавель — длинная жердь с грузилом на конце. Загремела железная цепь, опуская вниз деревянную бадью. Холодная вода оживила уставших работников: все с удовольствием умывались. Зрея каждому подносила холстяное полотенце. Потом Йонас пригласил всех в дом, где уже ждали гостей столы, заваленные всевозможной едой, заставленные бутылями и кувшинами с домашним пивом. Накрытые столы тянулись длинной вереницей от прихожей до самой дальней комнаты. На каждом из них царил продуманный порядок: по краям на больших фарфоровых тарелках наставлен свиной холодец с застывшим, как серебро, салом; вперемешку с ними поблескивали растопившимся жиром тушеные и жареные гуси, обложенные печеными яблоками, а посредине на квадратных противнях румянился кугель — литовское национальное блюдо, приготовленное из тертого картофеля. Кугель дышал жаром и издавал вкусный запах. Филе, желе, солонина, пирожки разных начинок, сырнички с гвоздикой, лепешки с корицей, посыпанные толченым имбирем, — всего было навалом!

И среди этой изумительной снеди с царственно-надменным видом возвышались на столах пузатые бутыли с самогоном. По углам стояли бочки с пивом и квасом, пенясь и шипя от свежего хмеля.

Так же, как и закуска на столах, в определенном, строго продуманном порядке усаживались гости. Те, кто побогаче, проходили в светлую, переднюю горницу, а бедняки устраивались в прихожей, у порожка. Иной норовил сесть поближе к богатым. Поэтому хозяева с ног сбились, пока всех усадили и угомонили.

Брат хозяйки Юозас Абрамовичус, с которым я работал, сел за почетный стол и рядом посадил меня. За этим столом собрались в основном молодежь из зажиточных крестьян. Взрослые парни, как на подбор: здоровые, веселые, с зычными голосами. Среди них была единственная молодая женщина, необыкновенно красивая, я ее впервые увидел. Она не работала на молотьбе, но вела себя здесь, как хозяйка, озаряя всех очаровательными улыбками и дорогими украшениями. «Кто же она такая? Откуда?» — терялся я в догадках, не спуская с нее глаз. Называли ее все панялей Стефой.

К нашей молодежной компании присоединился и сам хозяин Йонас Каваляускас. Началось грандиозное пиршество. К моему великому удивлению, оно проходило совершенно не так, как в России. Помнится, еще до войны, когда в нашем доме устраивалось гулянье, то мой папа как хозяин наливал рюмки всем гостям, сидящим за столом: мужчинам — «по беленькой», а женщинам — «по красненькой». Затем они все вставали, произносили тост и, чокаясь, все разом пили, после чего громко крякали и закусывали. Правда, женщины создавали только видимость, что пьют, а на самом деле пригубляли или пили маленькими глоточками, страшно морщась при этом и картинно махая руками, потом скорее закусывали шоколадными конфетами.