— Ну, да, где же вам знать! — печально произнесла графиня. — Если в варварской стране не дорожили культурой прошлого, то, значит, не дорожили и памятью о носителях этой культуры. И вы, наверное, думаете, что только дурную память оставил о себе капиталист Мальцов? Не так ли? Ошибаетесь. Мой дед был одним из пионеров фабричного дела в России. Во многих странах знали «мальцовское стекло», «мальцовский чугун», «мальцовские машины», «мальцовские локомобили» и прочие изделия. История почти всех технических производств в России связана с именем Мальцова. Вы об этом знаете? Нет, конечно… Варвары, ах, варвары! — снова всплеснула ручками старая графиня и замолчала, переживая внутреннее волнение. Несколько минут она о чем-то думала. Казалось, ей грезилась милая родина — Дятьково, окруженное непроходимым сосновым лесом, его красивые улицы с каменными домами мальцовского типа и липовыми аллеями, говорливая речушка Ольшанка, образующая тринадцать прудов, и на берегу одного из них — старинный большой парк с барским домом. Казалось, она видела снова дятьковскую церковь с белыми колоннадами и хрустальным иконостасом, чугунную капеллу над фамильным склепом рода Мальцовых, которые давно уже стерты с лица земли и остались только в потускневшей памяти этой старой высохшей женщины. Маленькие ручки ее нервно перебирали посох. На белых морщинистых щеках блестели слезы. Помолчав еще немного, она встала и направилась к выходу. Каваляускасы услужливо бросились провожать ее, но графиня захотела пойти одна. На прощанье она пригласила нас к себе в гости, пообещав познакомить с русскими колонистами.
После ее ухода я спросил маму:
— Ты узнала эту барыню?
— Откуда? Первый раз вижу.
— Так ведь это та самая помещица, что покупала по самой низкой цене пацанов в концлагере.
— Неужели? Я тогда с испугу плохо ее рассмотрела. А ты не ошибся?
— Что ты, мама, я ее хорошо запомнил. Она рассматривала меня через лорнет, как заморское чудовище, и брезгливо морщилась.
— Значит, если бы мы не переодели тебя девочкой, ты сейчас бы у нее батрачил?
— Да. А ты была бы на германской каторге…
Подивившись своей судьбе, мы с мамой зашли в школу, где лежал раненый партизан дядя Коля, и передали ему содержание разговора с белой эмигранткой, оказавшейся нашей землячкой.
— Так это же очень хорошо! — воскликнул дядя Коля. — Теперь у вас появился влиятельный покровитель. Старушку снедает тоска по родине, поэтому земляки для нее — самые дорогие люди. Обязательно воспользуйтесь ее приглашением и побывайте в колонии русских, которую она основала. Познакомитесь с нашими, русскими людьми, посмотрите, как они живут, и, главное, выявите надежных людей, которым можно было бы поручить создание в колонии антифашистской группы. Это вам очередное партизанское задание, Прасковья Ивановна. Возьмите с собой сына. Он тоже может найти себе друзей среди колонистов — смышленый мальчуган…
Мама пообещала в ближайшее воскресенье отпроситься у хозяев в гости к русским колонистам: ведь приглашала сама барыня. Но у наших хозяев и в воскресенье было много работы, пообещали отпустить нас в следующее воскресенье.
Подошло время расставаться с Николаем Власовым, который вместо трех дней пролежал в школе около месяца. Больше оставаться здесь ему было нельзя. Близились осенние праздники урожая, когда крестьяне собираются вместе молотить хлеб. После окончания работ устраивались грандиозные пиршества. Скоро такие гости должны были нагрянуть и к нам. Кроме того, в любой день могла появиться учительница Стефа Габриолайтите и застать в своей школе раненого, что могло привести неизвестно к каким последствиям.
За ним пришли несколько партизан вместе с командиром отряда.
Разлука с дядей Колей была для меня большим огорчением. Я к нему сильно привязался и уже свыкся с мыслью, что никогда не расстанусь, так как до самого последнего момента надеялся, что партизаны возьмут меня в свой отряд. А теперь что же получается? Они уходят, а мы опять остаемся батрачить у своего хозяина. Надоело.
Я подошел к командиру и сказал:
— Товарищ командир, разрешите обратиться!
Тот удивленно вскинул на меня брови:
— Ну, обращайся.
— Товарищ командир, — заявил я, — прошу вас зачислить меня в свой отряд, так как я хочу сражаться с фашистами… Если вы меня не зачислите, то я сбегу на фронт. Даю вам честное пионерское!
И я взметнул над головой кисть правой руки с сомкнутыми лодочкой пальцами, что означает пионерскую клятву.
Командир ухмыльнулся.
— Не верите? — обиделся я. — Да?.. Не верите? Ну, и не верьте! Вот — зуб вон, что завтра же сбегу на фронт! — ногтем большого пальца я зацепил передний верхний зуб и щелкнул им, потом ребром ладони провел по горлу — так клялись дятьковские пацаны.
Раздался дружный смех партизан. Не смеялся только один командир. Дождавшись, когда смех утихнет, он, пронзая меня насмешливым взглядом, сказал: