Вишневый омут

— Коль мышь завелась в конторе — плохой признак, — заговорил опять Капля, словно бы только и ждал такого случая. — А можа, и к лучшему? — вдруг спохватился он. — Поговаривают, опять в Выселках будет самостоятельный колхоз. Конторка тогда закроется. Будет правление. В прежнем купеческом доме. А то порушится без догляду. В Выселках три купца были. Этого звали Василием Михайловичем. Ты, Акимушка, должен помнить его. Ну да, конечно же помнишь. Твой отец ему двери-то железом обивал. Стучит, бывало, старший Акимов, как, скажи, дятел своим молоточком. А вся плата ему — чарка смирновской водки. Водка была, правду сказать, первеючая. Да, о чем, бишь, я? Ах, ну да, о правлении. Свет увидим, как оно будет у нас под боком. Чуть что — к нему, Виктору Сидоровичу: давай, мол, нечего там!.. А теперь и ему-то не мед. Приезжаем мы как-то в Ивановку с Зулей вот — взял он меня, старика, уважил, на свою подводу. Приезжаем, а он, Виктор Сидорович, председатель наш, стоит у правленческого дома в горестном раздумье. «В чем дело?» — спрашиваю. А он только махнул рукой: не спрашивай, мол!

Сам догадался, какая у него на душе дума-кручина. Вышел из кабинета, глядит на все четыре стороны. «Победа» уже горгочет у крыльца. Шофер Васька ждет распоряжениев, куда ехать. А куда? К нам ли, в Выселки, или опять в бывшую «Зарю», или в «Пламя», или в один из трех бывших сталинских?.. Куда, спрашиваю? С кого начать? И что делать?.. Так-то вот и стоит задумавшись. Ну, помчится он в одну бригаду, а что делается в остальных шести?.. Виктор-то Сидорович насчет водчонки стоек. А другой бы начхал на все семь сел, вернулся б к себе домой — и за поллитровку. Выпил бы — и на боковую. Один черт! Водчонка, она неплохо в таких-то случаях выручает. Бывало, при единоличном еще хозяйстве когда жили, запустишь делишки. Накопится их черт те сколько — не знаешь, с каких начать. Выйдешь поутру во двор, а они, дела-то, в три очереди выстроились перед тобой. За какую приняться перво-наперво? Думаешь-думаешь, да и повернешь в избу. Нальешь стакан граненый самогону, хватишь единым духом — и во двор. Глядь, а там уж не три, а только две очереди осталось. Ах вот оно как, соображаешь? Опять вернешься, еще стакан в себя. Хвать — одна только очередь ждет у крыльца. После третьего стакана — и ее, последней, как не бывало. Так-то, ребята!.. О чем, бишь, я? Ну, да… Так вот и он, бедняга, Виктор наш Сидорович, мается… Назавтра, говорят, в район вызывают его вместе с Полонием Стышным. Насчет обязательства по мясу, молоку и, само собой, хлебу. А скажу я вам, ребята, зачем эти самые обязательства, когда есть государственный план? Ежели он мал, тот план, повысьте его. Соревноваться же надобно за выполнение плана, а не обязательств. В обязательствах я могу наобещать семь верст до небес — и все лесом. Не выполню, ну что ж, пожурят на бюро, строгое или так какое еще предупреждение по партийной линии выйдет нашему Стышному и Виктору Сидоровичу. Только и всего! А план есть план. План не выполнил — совершил преступление. Так я думаю!.. Ты что косишься, Зуля? Ай несогласный?..

— Болтаешь ты, старик, многонько. Вот что я тебе скажу, — все так же мрачно обронил Зуля и полез за кисетом, полагая, что речь старика будет еще длинной.

— Мне, Зуля, только сейчас и покалякать. Вот уйду летом к своим токам, там ночью не с кем поговорить. Один во всем белом свете да звезды небесные. Петька Журавушкин, тот, бывало, считал эти звезды. А из меня плохой звездочет. Так что ты уж мне не мешай. Дай наговориться вволюшку. И опять же я дело говорю. Ясно?

— Ясно. Неясно только, зачем тебе, дед, пенсия понадобилась? Выглядишь ты моложе любого из нас…

— Не знаю, как я там выгляжу. Годов, посчитай, пятнадцать в зеркало на себя не глядел. А пенсия нужна, потому как полагается. Положено — отдай мне ее, голубушку. Выложь да положь. Так-то! — И первым подался из конторки, твердя про себя: — Что с вами калякать, глупыми людьми! Один дурнее другого! Мне б товарища председателя сюда, Виктора Сидоровича. Вот с ним я бы потолковал. Я бы дал ему напутствие, чтоб не сдавался на пленуме райкома, не обещал бы лишку. А то опять скотину без зерна на зиму оставят, как прошлым летом.

Виктор Сидорович без Каплиных напутствий сидел на пленуме с железной внутренней установкой не поддаваться нажиму, а взять обязательство, исходя из реальных возможностей колхоза. На руках у него были убедительные цифры. При самом максимальном урожае — двадцать центнеров с гектара — пшеницы «Рассвет» может продать государству столько-то, ржи столько-то, ячменя столько-то. Строжайшим был расчет по мясу, молоку и яйцам.