Вишневый омут

— К бригадиру обращайся, — не очень уверенно посоветовал Акимушка Акимов. Шапка на нем, как всегда, наперекосяк: одно ухо на шее, другое — над правым глазом свешивается.

— Ты поправь малахай-то, депутат! — огрызнулся Капля. — Что к бригадиру, что к тебе обращусь — один черт! Вы бы рады помочь, да правов, возможностев у вас председательских нету. Вместо печати задницу, что ли, свою к бумаге-то приложишь? Али еще что?.. С таким документом по шеям могут надавать… Бригадир он и остался бригадиром. По мысли он вроде бы за председателя должен, да кишку-то оставили ему тонкую, бригадирскую. Вот и оказались мы и без хозяйского глазу, и без всяких, значится, правов. Бегай теперь, Кузьма Никифорович Удальцов, а по-вашему Капля, за семь верст киселя хлебать. Наберешься силенок, накануне заставишь старуху блинов испечь — наешься их до отвалу, чтоб, значит, в дороге копыта не отбросить в сторону, — и на зорьке, прямо с третьими кочетами, в эту самую распроклятую Ивановку. Хорошо, коль застанешь Виктора Сидоровича в его правленческих апарламентах. А иной раз прилупишь — его нет. Говорят, и дома не ночевал. С вечера как уехал в бывшую «Пламеню», так там и досе загорает. Чертыхнешься да пехом опять домой, в свои Выселки. Долго ли так-то протянешь на этом свете?.. И до каких же пор ты, Акимушка, будешь помалкивать? Зачем мы тебя в депутаты, в делегаты разные выбираем?.. Чтоб ты, лопоухий, молча зрил, как погибает Капля, наилучший хлебороб во всей Саратовской области? Справка, бумага какая-то — это еще полбеды. А возьмем уравниловку! Шли, шли мы от нее и опять к ней пришли. В бывшем «Пламени» сроду одни лодыри проживают, а теперь наш «Рассвет» все доходы распределяй поровну — что на их трудодень, что на наш. Разве ж это порядок? И чего еще придумали, рассукины дети?! Бывало, собрания общие колхозные были. Ждешь его, собрания энтова, как манны небесной: хоть наговорюсь досыта — и то хорошо. А теперь и собраниев нету. От десяти душ одного делегата в Ивановку посылают. Они там, десятники эти, и должны решать все за меня, за Каплю. Это куда ж годится? Какая ж это, к лешему, демократия! С такой демократией мы не к коммунизму пойдем, а как есть в обратную сторону! Вот вы там, десятники, пенсию старикам определяли. Мне, скажем, положили семь трудодней на месяц, а Гришке Августу — десять. Чем же, спрошу я вас, вы там руководствовались? А? Каким местом думали — головой ай той частью, откель ноги растут? Капля в колхозе с первого аж дня и, не хвастаясь скажу, работал на совесть. Гришка — вошел в колхоз чуть ранее музейного экспоната. А работал как? Гнал самогонку да председателей спаивал. Сколько их, несчастных, через его руки прошло!.. Ну, о чем, бишь, я?.. Да, вдарились мы как-то в правление на пару с Журавушкой. «Пойдем, — говорит, — дедушка, а то одной-то страшно. Там, — говорит, — у Лебяжьего, в ольховнике, мужички молодые балуют. Не дай бог — встренут!» А мне чего? Настасья давно ревновать перестала. Ни к чему. Иной раз задержится какая-нибудь молодайка, заночует на току. Скажешь ей шутейски: пойдем, мол, за омет, Анютка, посумерничаем. И тут же страх тебя обуяет: не дай бог согласится, что тогда?..

И наутек, подальше от позору. Вот ведь какой я ухажер! В молодости был герой по этой части, слов нет. Не жаловались, а теперь, скажи, куда все и делось!.. Отправились, значит, с Журавушкой. Ей справка для сына, Сережки, какая-то нужна была, ну а я о пенсии похлопотать. Как увидал Виктор Сидорович Журавушку — так бечь, черным каким-то ходом улизнул, утек. А все отчего? Да оттого, что бабу свою боится до смерти. Узнает, что молодая красивая вдова была в его кабинете, — житья не даст. Загложет. И вернулись мы с Журавушкой несолоно хлебавши. Другая б на ее месте расплакалась, облегчила душу слезами. А эта нет, гордая больно. Сжала губы, почернела вся — и ни слова. Не впервой, видать, такую обиду терпит. А за что, спрашивается?

Капля, вероятно, не скоро бы кончил, да бригадир помешал. Вошел в конторку и добрый час пытался вызвать по телефону правление колхоза. Мужички почтительно помалкивали, попыхивали только табачком. Кто-то присмотрелся к стенам, пробежал по нитке телефонного провода острым глазом и тотчас же прекратил мучения бригадира:

— Михайла, не трудись ты понапрасну. Глянь, провод-то мыши давно перегрызли.

Громыхнул короткий, не шибко дружный хохоток.