Вишневый омут

— А ты не торопись, — сердится Иннокентий Данилович, — все скажу как есть по порядку. После девятой-то похоронки вся ее любовь к сыновьям обратилась на Антошку. Уж как она его лелеяла-ласкала! Хлеба было мало, она свою пайку ему берегла, сама хлебала колхозные щи, в которых ни жиринки. Капуста да вода. Варили их со святой молитвой да с проклятиями сатане Гитлеру. Сберегла его, Антошку, выходила, выхолила. Славный вырос парнина. Проводили в армию. Отслужил свой срок и в Сибирь подался, добровольцем Красноярскую ГЭС строить. Там и женился. Мать к себе забрал. Перед тем сходила она на могилку, отыскала бугорок, под которым лежит ее Артемушка, наплакалась вволю, да и распрощалась с Выселками. Так-то вот…

У следующего запаханного, заросшего бурьяном двора не задерживался вовсе.

— Спиридон Подифорович Соловей — музейным экспонатом прозывался. Все в колхоз не хотел идти. Сын сжег его дом, — мимоходом заметил Иннокентий Данилович. — Ну да ты слыхал про эту историю.

Я действительно слыхал и молча проследовал за Иннокентием Даниловичем дальше.

Возле бугра и ямы, где мы остановились, лежали аккуратно сложенные бревна и камни, несколько мешков цемента, а около мешков — желтая горка глины и поменьше, белая — песка.

Между тем Иннокентий Данилович повествовал:

— Тридцать три года пропадал где-то Епифан Леснов. Говорит, был и в Москве и в Киеве. Работал на стройках, на заводах, фабриках. А земля и во сне снилась, звала, манила к себе хлеборобскую Епифанову душу. Был он крестьянином-середняком. Испугался колхоза, заколотил наглухо окна, жену под мышку — и айда в город. Взял я грех на свою душу — раздобыл ему в сельском Совете нужную справку. Укатил мой Епифан. Выпили с ним на прощание поллитровку — и все. Детей у него не было — вот и рискнул. Не помогла, однако, справка моя от тоски по родимой сторонке, по земле-кормилице, которую пахал, засевал, с которой сымал хлеб насущный. Сплю, говорит, а пятками чую ее, матушку. Сыроватая, теплая лежит она под моими ногами. А я все иду, иду по ней вслед за плугом, дышу древним ее сладостным духом — и пьянею от того знакомого с самого детства запаха. Проснусь — за окном высятся многоэтажные дома, трубы целятся в самое небо, из них дым. Перевернусь вниз лицом, обхвачу подушку и плачу потихоньку, чтоб жена не слышала… Маялся-маялся так, да и решил наконец: домой!.. Это его бревна да глина. Назавтра помочь — избу будем рубить. Придешь, что ли?

Я обещал прийти непременно. Дальнейший обход бывших подворий мы решили продолжить в понедельник, после помочи.

ТОВАРИЩ ПРЕДСЕДАТЕЛЬ

Выселки — всего-навсего бригада, а прежде в них был самостоятельный колхоз по имени «Рассвет». Выселкам осталось лишь гордиться, что и укрупненная артель сохранила это название. Теперь она вобрала в себя семь сел и деревень, семь, стало быть, колхозов, среди которых три звались по имени Сталина. Экономия на шесть председателей, шесть главных бухгалтеров, шесть агрономов, животноводов…

Район помышлял было присовокупить к «Рассвету» еще с полдюжины селений с их маломощными и средней мощности колхозами — это обещало большие удобства для руководителей райкома и райисполкома: вместо, скажем, двадцати председателей и двадцати секретарей партийных организаций на разного рода совещания, пленумы и сессии пришлось бы вызывать не более четырех или шести человек. И побывать в двух или трех местах куда легче, нежели в двадцати. И «снять стружку» с двух председателей можно в самые малые сроки: при желании каждого из них можно видеть по три раза в день. К тому ж среди двух или трех скорее разглядишь никудышного, лентяя либо пьяницу, чем среди двадцати. Словом, с точки зрения района укрупнения колхозов сулили исключительно блага. Несколько по-иному глядели на этот вопрос сами председатели и особенно, конечно, колхозники.

— Истинно сказано: заставь дурака Богу молиться — он лоб расшибет, — заявил напрямик Капля на очередной бригадной летучке, проходившей ежедневно в маленькой конторке. — Ну, привязали нам за хвост энту «Зарю» да «Пламя» — куда ни шло, бог с ними: деревни ихние рядом, земли тоже. А остальные-то к чему? Пришей собаке хвост!..

— Не собаке, а кобыле, — мрачно поправил Зуля, прилаживаясь на свой манер свернуть козью ножку. Он уже побывал на почте и теперь собирался разносить корреспонденцию по дворам. Перво-наперво доставил газеты в контору.

— Кобыле так кобыле. Один шут! — не стал возражать Капля. — Ты, чертила культяпый, помалкиваешь. У тебя лошадь на руках — тебе что? Нужна справка какая аль с просьбишкой какой — в один момент в Ивановку скатаешь, в правление. А каково нам, старикам? У нас не ноги, а клешни. На них только по-рачьи ползать можно, да и то задом наперед. А дела до правления завсегда найдутся. То с пенсией неувязка, то за внука, который в город рвется, похлопотать надо — и опять в правление… А оно — за десять верст от Выселок. Хоть плачь!..