Виллет

– В очень надежном и безопасном месте. Ни о чем не думайте, пока окончательно не поправитесь: еще выглядите больной.

– Я в полной растерянности. Не знаю, могу ли вообще доверять своим чувствам, или они обманывают в каждой мелочи. Но ведь вы говорите по-английски, не так ли, мадам?

– Думаю, акцент заметен с первого слова. Мне трудно вести долгую беседу по-французски.

– Вы приехали из Англии, правда?

– Да, некоторое время назад. А вы давно в этой стране? Кажется, знаете моего сына?

– Неужели, мадам? Возможно, действительно знаю. Вот это портрет вашего сына?

– Юношеский портрет. Глядя на него, вы произнесли имя.

– Грэхем Бреттон?

Леди кивнула.

– Значит, я разговариваю с миссис Бреттон, Луизой Люси из Бреттона?

– Совершенно верно. А вы, как мне сказали, преподаете английский язык в одной из здешних школ: мой сын вас узнал.

– Кто меня нашел, мадам, и как?

– Скоро сын сам все объяснит. Но сейчас вы лишком слабы и рассеянны для разговора. Постарайтесь хотя бы немного позавтракать, а потом уснуть.

Несмотря на все испытания – усталость, душевный надлом, беспомощность перед стихией, – я чувствовала себя лучше. Терзавшая тело лихорадка отступила. Поскольку в последние девять дней я ничего не ела и постоянно страдала от жажды, то этим утром, увидев завтрак, ощутила острый голод. Внутренняя слабость заставила жадно выпить предложенный чай и съесть сопутствующий кусочек сухого тоста – очень маленький, но вполне достаточный, чтобы поддержать силы до тех пор, пока сиделка не принесла маленькую чашку бульона и бисквит.

Ближе к вечеру, когда свет померк, холодный ветер продолжал завывать… а дождь по-прежнему хлестал по стеклам, я поняла, что очень устала от постели. Комната хоть и была уютной, но слишком маленькой, и угнетала теснотой. Хотелось чего-то нового. Холод и мрак наводили тоску и рождали потребность увидеть и ощутить огонь камина. К тому же я продолжала думать о сыне высокой леди. Когда я его увижу? Уж точно не раньше, чем выйду из этой комнаты.

Наконец сиделка пришла, чтобы поправить на ночь постель, и приготовилась, завернув в одеяло, пересадить меня в маленькое, обитое ситцем кресло, но я, отвергнув заботу, принялась одеваться.

Едва нелегкая процедура завершилась и я присела отдохнуть, в комнату вошла миссис Бреттон и воскликнула с хорошо знакомой мне улыбкой – приятной, хотя и не мягкой.

– Оделись! Значит, чувствуете себя намного лучше? Полны сил, не так ли?

Манера речи до такой степени напоминала давнюю, что я почти вообразила, будто она начинает меня узнавать. В голосе звучала та же покровительственная интонация, которую я не только знала и принимала в детстве, но даже любила. Интонация эта основывалась не на условных преимуществах богатства или положения (в последнем особенно не ощущалось неравенства, так как мы находились на одной ступени социальной лестницы), а скорее на естественных физических преимуществах: точно так же дерево оберегает траву. Без дальнейших церемоний я изложила свою просьбу.

– Мадам, позвольте мне спуститься. Здесь так холодно и скучно.

– Ничего не может быть лучше, если чувствуете силы выдержать перемену, – согласилась она. – Пойдемте, обопритесь на меня.

Она предложила руку, я с благодарностью приняла помощь, и по застеленной ковром лестнице мы вместе спустились на площадку, откуда сквозь распахнутую высокую дверь прошли в убранную голубым дамастом гостиную. До чего приятно ощутить милый домашний уют! Как тепло в янтарном свете лампы, возле жаркого пламени камина! Картину счастья завершал стол, накрытый к традиционному английскому чаю, поданному в хорошо знакомом сервизе: начиная с массивного серебряного самовара в старинном стиле и чайника из того же металла и заканчивая тонкими фарфоровыми чашками – пурпурными с позолотой. Я сразу узнала особой формы печенье с тмином, неизменно появлявшееся на столе в Бреттоне. Грэхем любил его. И вот, как прежде, оно стояло перед его тарелкой рядом с серебряными приборами, а самого Грэхема ждали с минуты на минуту. Возможно, он уже в доме, и скоро удастся его увидеть.

– Присядьте скорее, – велела хозяйка, заметив, что, подходя к камину, я покачнулась.

Я села на диван, но уже через пару минут, сославшись на жар от камина, встала, перешла подальше, в тень, и сразу почувствовала себя уютнее. Миссис Бреттон никогда не суетилась вокруг кого бы то ни было, потому без малейших возражений позволила поступить так, как мне удобно. Она заварила чай и взяла газету. Мне нравилось наблюдать за крестной: все ее движения оставались точными, легкими, как в молодости. Сейчас ей около пятидесяти, однако ржавчина старости еще не коснулась ни тела, ни духа. Несмотря на полноту, она сохранила живость, а спокойствие не превратилось в уныние. Хорошее здоровье и активный темперамент продлили летнее цветение молодости.

Я заметила, что, читая, крестная матушка постоянно прислушивалась: ожидала сына. Она не любила признаваться, что волнуется, однако за окнами по-прежнему бушевала стихия и, если в это время Грэхем сражался со свирепо воющим ветром, то материнское сердце не могло оставаться спокойным.