Для одного вечера с меня было достаточно: настало время уйти в себя и вернуться к обычной жизни. Платье мышиного цвета хорошо смотрелось под пальто на сцене, однако никак не годилось ни для вальса, ни для кадрили, поэтому я спряталась в тихий уголок, откуда могла наблюдать за происходящим, сама оставаясь незамеченной. Бал с его великолепием и радостью развернулся перед моим взором подобно блестящему спектаклю.
Джиневра Фэншо снова предстала первой красавицей – самой восхитительной и самой веселой из присутствующих. Конечно, ей доверили открыть бал. Выглядела она чудесно, танцевала грациозно, улыбалась очаровательно. Дитя удовольствий, она родилась, чтобы блистать. Работа или переживания повергали ее в уныние и апатию, бессилие и жалость к себе, а веселье расправляло крылья бабочки, оживляло золотую пыльцу, ярко раскрашивало разноцветные пятна, заставляло сиять, подобно драгоценности, и расцветать подобно благоуханному бутону. Обычная еда и простые напитки ее не привлекали, она питалась пирожными и мороженым, как колибри – нектаром. Сладкое вино заменяло ей воду, а кексы служили вместо хлеба. В бальном зале мисс Фэншо вдохновлялась и жила полной жизнью, но стоило выйти наружу, поникала и увядала.
Но не подумайте, читатель, что Джиневра цвела и сияла ради удовольствия месье Поля Эммануэля – своего партнера, что расточала обаяние исключительно в назидание случайным собеседникам или родителям, бабушкам и дедушкам, заполнившим холл и облепившим стены бального зала. В столь скучных, тусклых обстоятельствах, в таком холодном, пресном окружении Джиневра вряд ли снизошла бы до одной-единственной кадрили, а вместо воодушевления и добродушия испытала бы утомление и раздражение, однако в тяжелой, душной праздничной массе видела фермент, способный наполнить обстановку воздухом, чувствовала приправу, придающую особый вкус, находила повод, оправдывавший проявление высших чар.
В бальном зале не найдется ни одного наблюдателя мужского пола, кто не был бы почтенным отцом семейства. Исключение составлял лишь месье Поль Эммануэль – единственный джентльмен, которому было позволено пригласить ученицу на танец. Исключение объяснялось несколькими обстоятельствами: во-первых, традицией (профессор состоял в родстве с мадам Бек и пользовался безусловным доверием); во-вторых, своеволием (всегда поступал по-своему); в-третьих, глубокой порядочностью (ему, без сомнений, можно было доверить хоть дюжину самых красивых и целомудренных девушек, и под его руководством ни с одной из них и волос не упадет). Здесь следует заметить, что некоторые из учениц вовсе не отличались невинной чистотой помыслов, совсем наоборот, однако в присутствии месье Поля не отваживались проявлять грубость или безнравственность. Таким образом, профессор мог танцевать с кем угодно, и горе тому, кто попытался бы ему помешать.
Остальным джентльменам пришлось довольствоваться участью наблюдателей – да и то исключительно благодаря мольбам и настойчивым воззваниям к душевной доброте мадам Бек. Этих несчастных она весь вечер держала под постоянным присмотром, загнав в самый дальний, самый неуютный, самый темный угол холла. Небольшая компания отверженных состояла из представителей лучших семейств Лабаскура, взрослых сыновей присутствующих дам и братьев учениц школы. Весь вечер мадам Бек не отходила от этих молодых джентльменов – внимательная, как мать, и безжалостная, как дракон. Их отделяло нечто вроде кордона, который они мечтали пересечь, чтобы поднять дух единственным танцем с belle blonde[144], jolie brune[145] или cette jeune fille magnifique aux сheveux noirs comme le jais[146].
– Taisez-vous![147] – отвечала мадам с героической непреклонностью. – Vous ne passerez pas à moins que ce ne soit sur mon cadavre, et vous ne dancerez qu’avec la nonnette du jardin[148].
Словно маленький Наполеон, она с величественным видом прохаживалась вдоль безутешной, сгорающей от нетерпения линии воздыхателей.
Мадам Бек кое-что знала о мире. Мадам Бек многое знала о человеческой природе. Не думаю, что какая-нибудь другая директриса в Виллете осмелилась бы допустить в свою обитель молодых людей, однако мадам понимала, что с помощью такого компромисса можно совершить великое деяние и достичь великой цели.