Мне порой отчаянно хотелось, чтобы эти подозрения имели более серьезные основания. Временами я даже была готова отдать правую руку в обмен на те сокровища, которые приписывал мне профессор. За свои нападки он заслуживал серьезного наказания. Было бы славно поразить злопыхателя ярким оправданием худших подозрений. Я была бы счастлива потрясти его до глубины души внезапной и яркой, словно молния, вспышкой знаний. Ах, почему в то время, когда я еще могла учиться, никто не объяснил, что можно было бы одним великолепным, нечеловеческим откровением, одним холодным, жестоким, непревзойденным триумфом навсегда лишить Поля Карла Давида Эммануэля желания насмехаться и терзать!
Увы! Теперь это оказалось невозможным. Как обычно, цитаты не возымели воздействия, и профессор применил иную тактику. Следующей его темой стали «умные женщины». Здесь он чувствовал себя во всеоружии. Скоро я услышала, что умная женщина – это своего рода ошибка природы, несчастный случай, существо, которому нет места в подлунном мире, которое никому не нужно ни как жена, ни как работница. Главное достоинство женщины – красота. Месье Поль свято верил, что прелестная, тихая, пассивная, женственная посредственность – единственная мирная лужайка, где способна обрести отдохновение многострадальная мужская мысль. А что касается работы, то только мужской ум способен трудиться плодотворно. Не так ли?
Это «не так ли?» несло вопросительную ноту, призванную спровоцировать несогласие или открытое возражение, но я ограничилась скромным замечанием:
– Cela ne me regarde pas, je ne m’en soucie pas[289]. – И тут же добавила: – Можно мне уйти, месье? Уже прозвенел звонок ко второму завтраку.
– Ну и что? Разве вы голодны?
Я ответила, что ничего не ела с семи утра, и если пропущу ленч, то останусь голодной до обеда, то есть до пяти.
Профессор возразил, что и он в таком же положении, но готов поделиться со мной для поддержания сил булочкой, которую прихватил с собой. Поскольку лаял он куда страшнее, чем кусался, я знала, что все еще впереди. От предложенной булочки отказываться было глупо, к тому же хотелось узнать всю глубину его обвинений.
Месье Поль мягко осведомился, действительно ли я полная невежда. Если бы я смиренно ответила безусловным согласием, он протянул бы руку, и мы немедленно стали бы друзьями, однако я выбрала иной путь:
– Не совсем, месье. Могу согласиться, что я невежественна в том знании, которое вы мне приписываете, но кое в чем ощущаю некое собственное знание.
Месье Поль нахмурился и уточнил, что это значит.
Я понимала, что ответить на вопрос коротко и четко не сумею, и попыталась сменить тему. Профессор уже расправился со своей половиной булочки, и я, зная, что невозможно утолить голод такой маленькой порцией, демонстративно вдохнула доносившийся из столовой аромат печеных яблок и осмелилась спросить, ощущает ли его он. Профессор не стал отрицать, и тогда я предложила отпустить меня, чтобы смогла принести целую тарелку этого чудесного угощения. Для большей убедительности я добавила, что оно обязательно окажется восхитительным, так как Готон печет – точнее, тушит – яблоки по собственному рецепту, добавляя немного специй, сахара и стакан-другой белого вина.
– Petite gourmande![290] – воскликнул месье Поль с улыбкой. – Я не забыл, с каким удовольствием вы съели принесенное мной пирожное, и сейчас отлично понимаю, что пойдете за яблоками не только для меня, но и для себя. Идите, но возвращайтесь скорее.
Наконец-то он отпустил меня под честное слово. Я собиралась вернуться, поставить тарелку возле двери и сбежать, отложив последствия до будущего разбирательства, но непостижимо тонкая интуиция профессора нарушила план: он встретил меня на пороге, увлек в класс и, усадив на прежнее место, разделил пополам предназначенную ему порцию и заставил меня съесть свою долю. Я крайне неохотно подчинилась. Раздраженный отсутствием энтузиазма, месье Поль открыл доселе затаенные опасные резервы. Все сказанное прежде следовало считать незначительной шумовой подготовкой. Теперь же началась настоящая атака.
Она заключалась в необоснованном предложении, которое он уже высказывал: чтобы во время следующего открытого экзамена я, иностранка, села вместе с ученицами выпускного класса и на французском языке написала сочинение на одну из заданных тем, причем без словаря и грамматического справочника.