Виллет

В исходе изощренного экзамена я не сомневалась: природа не наделила меня способностью к импровизации, и даже более того – на людях я не обладала ясностью мысли, да и вообще при полуденном солнце теряла умственную активность. Чтобы отвоевать у творческого импульса свидетельство его присутствия и доказательство силы, мне требовалась утренняя или вечерняя свежесть. Капризный импульс всегда вел себя как самый непредсказуемый диктатор: представал в виде божества, порой не желавшего отвечать даже при благоприятных обстоятельствах, неготового слышать, когда его спрашивали, и являться, когда призывали. Божество стояло молча, словно холодная гранитная статуя с каменными губами, пустыми глазницами и напоминавшей надгробие грудью, а потом внезапно, от необъяснимого звука, далекого рыдания ветра, невидимого электрического потока непредсказуемый демон пробуждался к жизни и, подобно встревоженному дракону, покидал свой пьедестал; несмотря на неурочный час, призывал поборника к жертвоприношению; требовал крови или дыхания – в зависимости от обстоятельств. Демон воодушевлял жертву вероломным обещанием пророчества и даже наполнял сознание неясным бормотанием оракула, однако не придавал значения судьбоносным ветрам и жалел отчаявшемуся слушателю даже крошечного кусочка вдохновения, как будто каждое слово было каплей бессмертной крови из его собственных темных вен. Этого безжалостного, сумасбродного тирана мне предстояло покорить, призвать на школьный подиум, усадить за парту рядом с Матильдой и Корали, чтобы на виду у мадам Бек, ради удовольствия лабаскурских богачей заставить его импровизировать сочинение на заданную тему!

Мы с месье Полем уже не раз вступали в непримиримую битву по данному поводу – с возгласами принуждения и отказа, наступления и отпора.

В тот день мне досталась особенно щедрая порция праведного гнева. Выяснилось, что в моей натуре сконцентрировалось упрямство моего пола, что я обладала orgueil ge diable[291], что боялась провала! Какая разница, провалюсь я или нет? Кто я такая, чтобы обязательно побеждать? Неудача, напротив, пойдет на пользу, тем более он мечтал видеть меня поверженной (об этом я знала).

– Готовы ли вы проявить благоразумие и согласиться? – продолжил месье Поль, после того как перевел дух.

– Никогда. Не существует закона, способного принудить меня к унизительному согласию. Скорее заплачу штраф или пойду в тюрьму, чем залезу на подиум на всеобщее обозрение и сяду писать по принуждению сочинение.

– Способны ли вас убедить более тонкие мотивы? К примеру, во имя дружбы согласитесь?

– Ни на йоту, ни на волос. Ни одна на свете дружба не имеет права требовать столь жестокого компромисса, к тому же если дружба истинная, то не станет выдвигать унизительных условий.

Тогда месье Поль предположил (со своей особой презрительной ухмылкой, когда кривились губы, раздувались ноздри и глаза превращались в щелки), что существует один-единственный способ меня убедить, но он ему неподвластен.

– При определенном обращении с определенной стороны я je vous vois d’ici[292] готовой с радостью принести жертву и страстно вооруженной ради необходимого усилия…

– Чтобы предстать перед двумя сотнями мамаш и отцов Виллета дурочкой, посмешищем и предупреждением на будущее, – продолжила я и, потеряв терпение, едва ли не в лихорадке, отчаянно закричала, что хочу свободы, хочу выйти на воздух.

– Прекратите! – оборвал безжалостный мучитель. – Это всего лишь повод сбежать. Я сижу спиной к печке, и мне не жарко. Разве может быть жарко вам, если я загораживаю вас от огня?

Я не понимала его конституции, поскольку не знала, как устроены саламандры. Сама же была флегматичной островитянкой, и сидеть в печи мне не нравилось, поэтому попросила разрешения хотя бы сходить за стаканом воды – после сладких яблок очень хотелось пить.

– В таком случае я сам принесу.

Месье Поль отправился за водой. Конечно, я не упустила представившейся возможности, ведь дверь за моей спиной была закрыта только на щеколду. До возвращения хищника полуживая жертва все-таки спаслась бегством.

Глава XXXI Дриада

Приближалась весна, потеплело, и резкая перемена погоды вызвала у меня, как и у многих других, временный упадок сил. Даже небольшое напряжение порождало усталость, а дневная вялость сменялась ночной бессонницей.

Как-то в воскресенье, после того как прошла полторы мили до протестантской церкви, я вернулась настолько уставшей, что спряталась в любимом убежище – в первом классе, – села за стол и с радостью склонила голову на руки. До слуха моего доносилось мирное гудение пчел в беседке. Сквозь стеклянную дверь и нежную весеннюю листву было хорошо видно, как мадам Бек гуляет по центральной аллее сада в веселой компании друзей, приглашенных на обед после утренней мессы. Фруктовые деревья осеняли их чистыми и теплыми, как горный снег на рассвете, цветами.