Виллет

Хорошо помню бурный эпизод с некой мадам Панаш – дамой, временно нанятой мадам Бек для преподавания истории. Она была умна, то есть много знала и обладала способностью представить свои знания в самом выгодном свете, к тому же отличалась бойким владением речью и безграничной уверенностью в себе. Внешность мадам Панаш вовсе не страдала от отсутствия преимуществ. Полагаю, многие назвали бы ее впечатляющей женщиной. И все же в пышных прелестях, как и в шумном демонстративном присутствии, было что-то такое, с чем тонкий, капризный вкус месье Поля смириться не мог. Отзывавшийся эхом звук трубного голоса приводил его в состояние странной тревоги. Демонстративно свободная, раскованная походка – почти танец – нередко заставляла поспешно собрать бумаги и моментально ретироваться.

Однажды он со злым умыслом решил явиться на урок новой учительницы без приглашения. Быстро, как молния, он проник в суть метода преподавания и, решив, что система далека от идеала, не затрудняя себя ни церемониями, ни вежливостью, немедленно указал на те моменты, которые определил как ошибки. Не знаю, ожидал ли профессор покорности и внимания, однако встретил яростное сопротивление, приправленное суровым выговором за бесцеремонное вмешательство.

Вместо того чтобы с достоинством удалиться, пока не поздно, месье Поль бросил перчатку, а воинственная, словно Пентесилея, мадам Панаш немедленно приняла вызов и, щелкнув пальцами перед носом обидчика, обрушила на него шквал гневных измышлений. Если месье Эммануэль считался образцом красноречия, то мадам Панаш превзошла бы любого в способности говорить без перерыва, не давая собеседнику и слова вставить. Последовало непримиримое противостояние. Вместо того чтобы посмеяться в рукав над больным честолюбием и шумной самоуверенностью соперницы, профессор всерьез ее возненавидел, почтил искренней яростью и принялся мстительно, непримиримо преследовать, отказавшись от спокойного сна, регулярного приема пищи и даже любимой сигары до тех пор, пока не выжил из школы. Да, месье Поль Эммануэль победил, однако не могу утверждать, что лавровый венок этой победы достойно украсил темные, коротко остриженные волосы. Однажды я отважилась намекнуть на сомнительное обстоятельство, и, к моему великому удивлению, он признал мою правоту, но добавил, что, столкнувшись на жизненном пути с представительницей грубого, надменного племени (а именно такой особой и была мадам Панаш), он терял контроль над собственными страстями: невыразимое и непримиримое отвращение толкало к войне до победного конца, к битве на уничтожение.

Три месяца спустя, узнав, что из-за отсутствия работы поверженная противница столкнулась с серьезными трудностями и находится на грани отчаяния, профессор забыл о недавней ненависти и, в равной степени настойчивый как в мести, так и в стремлении вершить добро, перевернул небо и землю, но нашел ей место. Мадам Панаш явилась, чтобы поблагодарить профессора, однако прежний голос (слишком громкий), прежняя манера (слишком напористая) подействовали таким образом, что уже спустя десять минут он встал, сухо поклонился и в нервном раздражении покинул комнату.

Если продолжить смелое сравнение, то в любви к власти, в неумеренном стремлении к превосходству месье Эммануэль также напоминал Бонапарта. Этому человеку не всегда следовало безропотно подчиняться, а порой просто необходимо было противостоять, причем в самом прямом смысле: стоять перед ним навытяжку и, глядя в глаза, четко проговаривать, что его требования выходят за рамки разумного, а абсолютизм граничит с тиранией.

Проблески, первые ростки появившегося на его горизонте и под его руководством таланта странным образом возбуждали и даже тревожили месье Поля. Не спеша поддерживать, он хмуро наблюдал за развитием и продвижением нового существа, возможно, даже говорил мысленно: «Продолжай, если хватит сил», – однако не помогал рождению.

И даже когда боль и муки борьбы за жизнь победно заканчивались, когда первое дыхание поддерживало сердце, когда легкие успешно расширялись и сокращались, когда глаза наполнялись светом, он не предлагал заботы и поддержки.