Виллет

– Погружаясь в далекое прошлое, едва не плачу, – призналась она. – Но не от грусти или излишней сентиментальности: напротив, я очень рада встрече.

В полном недоумении я не знала, что сказать, наконец пробормотала:

– Кажется, до того вечера, несколько недель назад, когда вы пострадали в театре, мы не встречались…

Девушка улыбнулась:

– Значит, забыли, как держали меня на коленях, носили на руках и даже клали в свою постель? Не помните ту ночь, когда капризное дитя пришло к вам в слезах, и вы предложили свою подушку? Не запомнили, как утешили и успокоили меня в минуту отчаяния? Вернитесь мыслями в Бреттон и постарайтесь вспомнить мистера Хоума.

Наконец-то я все поняла.

– Значит, вы та самая маленькая Полли?

– Полина Мэри Хоум де Бассомпьер.

До чего же могущественно время! В мелких бледных чертах, легком сложении, богатстве выражений крошечного личика малышки Полли читалось обещание привлекательности и грации, но Полина Мэри выросла красавицей. Ее красота не поражала подобно румяной изящной розе, в ней не было ничего напоминавшего пышные льняные прелести светловолосой кузины Джиневры. Семнадцать лет жизни принесли юной леди тонкое, нежное очарование, никак не связанное с внешностью, хотя кожа ее была чиста и свежа, черты отличались миловидностью, а фигура уже прекрасно оформилась. Душа ее излучала приглушенное сияние и освещала все вокруг. Это была не матовая фарфоровая ваза, пусть и очень дорогая, а чисто горящая лампа, хранящая от исчезновения, но не скрывающая от поклонения живое целомудренное пламя. Описывая достоинства мисс Бассомпьер, я вовсе не сгущаю краски: она действительно произвела глубочайшее впечатление. Не важно, что все в миниатюрной особе было очень маленьким. Необыкновенный аромат придавал белой фиалке совершенство, недостижимое ни для самой крупной камелии, ни для самой пышной далии.

– Ах, так вы помните давнее время в Бреттоне?

– Возможно, даже лучше, чем вы: помню в мельчайших деталях не только само время, но и дни его, и часы тех дней.

– Должно быть, кое-что все-таки забыли.

– Полагаю, совсем немногое.

– Тогда вы были чувствительным ребенком: десять прошедших лет наверняка стерли впечатления от радости и печали, привязанности и утраты.

– Думаете, забыла, кого и в какой степени любила в детстве?

– Резкость должна смягчиться, так же как острота и терпкость. Глубокий отпечаток должен стереться и потускнеть.

– У меня отличная память.

Полина Мэри посмотрела так, словно сказанное было правдой. Глаза эти могли принадлежать только обладательнице прекрасной памяти, чье детство не улетучилось как сон, а юность не исчезла, как солнечный луч. Она не принимала жизнь отдельными несвязанными частями, не позволяла одному периоду ускользнуть лишь потому, что переходила в следующий, а сохраняла и добавляла, часто возвращалась к началу и оттого из года в год росла в гармонии и постоянстве. И все же я не могла поверить, что все кружившиеся вокруг меня картины представлялись ей с той же ясностью: нежная привязанность; игры и проказы с любимым другом; терпеливая, глубокая преданность детского сердца; страх и деликатная сдержанность; переживания и последняя пронзительная боль расставания… Вспомнив все, чему десять лет назад стала невольной свидетельницей, я не могла поверить, что все это помнит и она.

– Во мне, семнадцатилетней, по-прежнему живет семилетний ребенок, – словно в ответ на мои сомнения, заявила Полина.

– Вы безмерно обожали миссис Бреттон, – заметила я, чтобы испытать собеседницу, проверить степень искренности, и она тут же меня поправила:

– Нет, не безмерно обожала. Миссис Бреттон мне просто нравилась. Я уважала ее, как должна уважать и сейчас. По-моему, она очень мало изменилась.

– Да, миссис Бреттон осталась почти такой же, – согласилась я.

Несколько минут мы молчали, потом Полина посмотрела по сторонам и заметила:

– Кое-что из вещей я видела в Бреттоне – узнаю вот эту подушечку для булавок и зеркало.

Судя по всему, она не преувеличивала свойства своей памяти – во всяком случае, пока.

– Значит, вы считаете, что смогли бы узнать миссис Бреттон даже при случайной встрече? – не унималась я.

– Конечно. Я отлично запомнила черты ее лица, смуглую кожу, черные волосы, высокий рост, походку, голос.

– Чего не скажешь о докторе Бреттоне: его вы восприняли как незнакомца.

– Поначалу – да, действительно.

– Как же произошло узнавание между ним и вашим отцом? – уточнила я.

– Они обменялись карточками. Фамилии Бреттон и Хоум де Бассомпьер вызвали вопросы и объяснения. Это произошло во время второго визита, но я начала что-то подозревать чуть раньше.

– В каком смысле?